Политолог

У тупого, бесконечно длинного здания Матросской Тишины, перед входом поджидал его мясистый, затянутый в кожаное пальто человек с улыбающимся экземным лицом. Стрижайло подумал, что это палач, щипчиками и пинцетом выхватывающий из узников показания. Стараясь быть любезным и одновременно приглядываясь к Стрижайло – куда бы половчее воткнуть иглу, стукнуть ломиком, щипнуть кусачками, встречающий чиновник пустил Стрижайло в мрачную обитель. Повел по бесконечным переходам, накопителям, коридорам, сквозь железные двери и решетки, автоматические замки и телекамеры слежения, мимо охранников с кобурами, наручниками и резиновыми дубинами, мимо их нездоровых одутловатых лиц и маленьких пристальных глазок, сквозь лабиринты, где пахло железом, машинной смазкой, карболкой, пищей и чем-то еще, что выделяет из себя распадающаяся плоть, распространяя в воздухе болезнетворное страдание.

В небольшом кабинете, неожиданно уютном среди атрибутики «казенного дома», с телевизором, удобным диваном, его встретил Потрошков. Оживленный, в прекрасном расположении духа, был одет в сутану и широкополую черную шляпу, словно падре, готовый исповедовать грешника.

– Как хорошо, что вы явились, мой друг. Для меня стало потребностью видеть вас. Сейчас я отправлюсь в камеру Маковского и буду с ним разговаривать. Мне необходимо, чтобы вы слышали наш разговор.

– Для меня это невозможно, – испугался Стрижайло. – Я не могу встречаться с Маковским после того, что я сделал. У меня просто нервы не выдержат.

– Вам нет нужды, мой друг, отправляться к нему в камеру. Вы будете наблюдать нашу встречу по этому телевизору. У Маковского в камере установлен точно такой же, который круглосуточно работает, как система наблюдения. Садитесь на диван, вам принесут виски со льдом. Вкушайте и слушайте. Все как на ладони.

Он включил телевизор. На цветном экране возникла тюремная камера. В кубическом объеме размещались удобная, нетюремная кровать, ширма, за которой скрывались принадлежности туалета, стол с разложенными книгами, стена, украшенная ковром. Все это вместе напоминало не тюремное узилище, а комнату женского общежития, скромно и аккуратно убранную.

Из угла вышел и попал в поле зрения объектива Маковский. Стрижайло был поражен его видом. Похудевший, сутулый, облаченный в спортивный костюм, он был похож на подранка. Один глаз закрывала черная перевязь. Гордый римский нос понуро обвис. На щеках виднелась невыбритая щетина.

– Где его глаз? – шепотом спросил Стрижайло.

– Видите ли, я и сам задаюсь этим вопросом, – ответил Потрошков, складывая перед грудью руки молитвенным жестом. – По некоторым сведениям, глаз был облит желатином, поставлен в холодильник и из него был приготовлен холодец. Как говорится в Писании: «Аще око соблазняет тебя, вырви и око с корнем. Ибо лучше одним оком смотреть в небо, чем двумя в ад». Думаю, он поступил как настоящий католик.

– Боже мой, – прошептал Стрижайло.

Потрошков, мягко волнуя сутану, покинул кабинет.

Через минуту появился в камере узника, что засвидетельствовал цветной экран телевизора, на котором возникло католическое облачение Потрошкова и испуганно-озлобленное, дерзко-надменное лицо Маковского.

– Сын мой, – произнес Потрошков, повторяя руками молитвенный жест, присаживаясь к краю стола, – после последнего нашего свидания у тебя было достаточно времени подумать о душе. Признайся во всем, и станет легче. Освободи душу от тягостных умолчаний, и свет истины наполнит твое сердце.

– Проклятый инквизитор! – воскликнул Маковский, сверкая на ненавистного гостя единственным глазом. – Ты мучаешь меня, добиваясь не истины, а моих счетов в швейцарском банке. Я жив, покуда храню секреты. Как только ты станешь обладателем счетов, ты отправишь меня на костер, как отправил Джордано Бруно. Ты вырвал мой глаз, но и оставшимся я вижу всю твою низость. Презираю тебя. На твоей совести гибель тысяч гугенотов, толедских евреев, Жанны д'Арк, Яна Гуса и других, лучших людей своего времени, которых вы называли еретиками.

– Сын мой, не упорствуй. Обратись душой к Святому престолу, на котором восседает архипастырь, понтифик Иоанн Павел Второй, лишенный рассудка, который выбила из него пуля турецкого террориста. Он спрашивал меня о тебе, шлет свое благословение, готов передать тебе индульгенцию всего за четыре миллиарда долларов, которые ты хранишь в сейфах швейцарского банка. Не заставляй меня звать экзекуторов и силой вынуждать купить священную индульгенцию. Ты опоил колдовским зельем из спелого мака наивных аборигенов Севера, насаждал среди них ислам, иудаизм и еретическое православие. Ты растлил и лишил девственности юную дикарку Соню Ки. Устраивал бесовские игрища в вертепе, богохульно именуемом «Городом счастья». Прибегал к волхвованию, магии, шаманским камланиям и гаданию на сырой нефти. Покайся в грехах и прими индульгенцию, сын мой. Иначе придут экзекуторы.