Политолог

Стрижайло пребывал в болезненном возбуждении, напоминавшем горячечный бред. Все его тело жгло, будто в сосудах перемещался огненный червь, вторгался в ту или иную часть тела, накаляя ее изнутри. Снаружи выступала больная сыпь, воспаленная краснота, водяные волдыри, какие бывают, если хлестнуть крапивой или вкусить ядовитых грибов. Червь был невидим, но отчетливо ощутим своим ввинчиванием и проникновением в суставы и печень, в изнемогающее сердце и набухший мозг, где пульсировал готовый разорваться сосуд. Так действовали слова Потрошкова, который не уставал свидетельствовать о чудесных преображениях, где в разные времена и царствования являлся народам Иуда. Так, по утверждению Потрошкова, он явился весной 45-го года в бункере имперской канцелярии, где Гитлер сбросил военный френч, содрал с верхней губы усы, стянул с черепа косую челку и предстал в абсолютно неарийском образе древнего иудея, – в таком виде и засунул ампулу яда в улыбающийся рот Евы Браун. Произнося знаменитую речь в Фултоне, возвещавшую начало холодной войны, Черчилль вдруг лопнул, как перезрелый патиссон, и из него восстал библейского вида, смуглый, страстный семит, закончивший речь на клокочущем арамейском языке. Ленин, приехав из-за границы на Финский вокзал, поднялся на броневик, взывая к восставшему пролетариату, и уже на четвертой фразе в туманном воздухе на мокрой броне возвышался неистового вида зелот с перевязью на смуглом лбу, голый по пояс, играя мускулами, держа в руках пергаментный свиток, где Апрельские тезисы были зашифрованы халдейской криптограммой. Сталин превратился в Иуду на глазах Судоплатова, когда тот сообщил, что отточенный ледоруб Меркадера пробил черепную коробку Троцкого. Максим Горький на трибуне Первого съезда писателей, провозглашая метод социалистического реализма, вдруг стал похож на того обворожительного Иуду, которого на фреске «Тайная вечеря» изобразил бессмертный Леонардо. Был, впрочем, и конфуз, случившийся с Ельциным, – желая повторить пафосную сцену на Финском вокзале, он тоже залез на танк. Однако превратился не в великолепного, дивного ликом Иуду, а в худосочного, облупленного, с утлым тельцем и мохнатенькой бородкой политолога Радзиховского.

Стрижайло чувствовал в себе движенье червя, упругие конвульсии, катившиеся по кольчатому телу, сгустки перистальтики, ядовитые соки, жалящие изнутри нежную плоть. Был близок к обмороку.

– Откуда вы все это знаете?.. Откуда в вас сокровенное знание?.. – прошептал он, обращая к Потрошкову пылающее лицо.

Воздух вокруг Потрошкова остекленел. По нему побежала рябь. Образ Потрошкова заструился, как отражение, стал распадаться. И вместо шефа ФСБ, его партикулярного пиджака, дорогого, но скромного галстука, узкой макушки, которая расширялась в мясистые сизые щеки и кожаный, похожий на кошель подбородок, вместо сизого вислого носа и зеленых каменных глаз вдруг явился иной облик. Смуглая атласная кожа прекрасного молодого лица. Гордый орлиный нос пылкого иудея. Вьющиеся, с вороньим отливом волосы. Алые губы, в которых жемчужно блестели зубы. Совершенное в пропорциях тело, едва прикрытое легкой накидкой. Иуда во всей неукротимой энергии и апостольской страсти, вероучитель, хранитель заветов, носитель великих тайн, возник перед Стрижайло. С любовью и неотступным бдением взирая на него пылающими месопотамскими очами. Прикладывал к его горящему лбу перстень с магическим камнем, на котором был иссечен знак рыбы. Стрижайло ахнул и лишился чувств.

Очнулся через минуту в объятиях Потрошкова, который заботливо поддерживал его голову, вливал в омертвелые уста молочный коктейль:

– Отпей, мой друг, сей напиток премного полезен. Способствует унятию трясений и дурного жара в распаленных суставах. А также подвигает к успокоению воспламененный мечтаниями разум, равно как и изнуренные неусыпным бдением чувства.

Они покинули дворец, облачились в шубы и прогуливались в сосняках по расчищенным тропинкам, которые снежной белизной и свежестью напоминали густую сметану, в которую воткнули ложки. В отдалении сквозь красные стволы просвечивал алюминий самолета. Но они не приближались к нему, кружили по лесу. В соснах, в сизо-зеленой хвое скакали птицы. Клесты с розоватыми грудками долбили загнутыми носами сосновые шишки, лакомились вкусными семенами. Свиристели веселой стаей, хохлатые, пышные, оглашали воздух нежными посвистами. Снегири, красные, круглые, как яблоки, перелетали низко над снегом, поражая взор сочетанием белизны и алого цвета. Щеглы, шустрые, нарядные, с золотом, изумрудом на перьях, шумно рассаживались по ветвям, роняя снежную пыль. Дятлы долбили стволы, превращая их в тамтамы, в красных колпачках, похожие на кардиналов. Стрижайло радовался обилию птиц, успокаивался от недавних треволнений.