Политолог

Тогда, в детстве, в черном подвале, в скважине, соединяющей «мир солнца» и «мир тьмы», он попал во власть жутких духов, выпивавших невидимыми присосками его слабую жизнь. Вымаливал себе освобождение, отдавал духам все самое дорогое – коллекцию марок и фантиков, любимый, стоящий на окошке цветок, нарядные, купленные бабушкой ботинки и в последний момент, ужаснувшийся совершающей злодеяние мыслью, – и саму бабушку. Духи приняли от него эту жертву. Бабушка вскоре умерла, а он, вместе с немногочисленной родней проводив ее в крематорий, стараясь не глядеть, как гроб уходит куда-то вглубь, в геенну огненную, где пылают негасимые печи, – больше никогда не бывал на месте ее погребения. Дальняя родня так и не удосужилась взять урну с прахом, который, по прошествии времени, был развеян в окрестных туманных рощах. С тех пор, подхваченный загадочным, грозно-восхитительным вихрем приключений, успехов, свершений, он почти не думал о бабушке. Только теперь, когда вихрь пригнал его в огромный лабиринт ада, превратившись в железный сквозняк, он, погибая, вспомнил бабушку, выхватывал из прошлого ее спасающий драгоценный образ. Решил отправиться в окрестности Москвы, где в рощах еще витали частицы ее непогребенного праха.

Кольцевая дорога была огромным желобом, в котором мчались жестокие сгустки плазмы, мерцали отточенные кромки металла, взрывались мутные, охваченные гарью вспышки. Здесь не могла уцелеть ни единая живая частица, ни самая малая капля жизни. Крематорий в Николо-Архангельском, куда стекались траурные катафалки и погребальные, с печальным людом автобусы, был местом истребления, машиной смерти, откуда вылетали безмолвно стенающие, опаленные души, с которых соскоблили зажаренную плоть. Здесь, на этой фабрике холокоста, не было признаков преображенной жизни, волшебной метапсихозы, где душа, ныряя из одной формы бытия в другую, совершает бесконечное странствие к Богу. Стрижайло поспешил оставить эту фабрику пепла, направил «фольксваген» прочь от города, подальше от Кольцевой дороги. Пробивался в снегах по узкому шоссе, все ближе к Лосиному Острову, где туманный лесной массив высылал вперед прозрачные перелески и рощи, казавшиеся голубыми тенями среди сверкающих снегов.

Внезапно недалеко от дороги он увидел березу. Легкая, как фонтан света, она возносила сияющий ствол, из которого сыпались ввысь, опадали к земле бесчисленные блестящие струи. Вся розовая крона была покрыла инеем, переливалась, сверкала, словно великолепная люстра. Стрижайло радостно ахнул. Береза была бабушкой, которая после смерти приняла образ чудесного дерева. Через многие годы их свидание состоялось на снежном сияющем поле.

Он приказал шоферу остановиться. Вышел из салона и, как был в легких туфлях, перескочил обочину, пошел к березе, взрывая рыхлый снег.

Приблизился, оказался в прозрачном сверкании, в прохладном светящемся воздухе, в котором переливались хрусталики драгоценного света. Словно кто-то обнял его, положил на лоб невесомую чудесную руку. Это была несомненно бабушка. Ее присутствие угадывалось по столь знакомому, направленному на него обожанию, нежности, бесконечной любви. Он был окружен этой любовью, отделен от жестокого мира. Над ним витал покров сверкающих воздушных ветвей, белый ствол был живой и телесный, в глубине древесных волокон скрывалась бабушка, ее душа, ее молчаливая нежность.

Береза имела непередаваемое сходство с бабушкой – с ее кружевной вуалью, с серебряной лучистой сединой, с сиянием, которым было окружено ее любящее лицо. Это было дерево, но в нем, преображенная, ставшая частью божественной бессмертной природы, пребывала бабушка. Она была Берегиней, спасавшей от горестей и напастей мира. Была иконой, на которой в чудесных нимбах и прозрачных радугах угадывался ее незабвенный лик.

Стрижайло прислонился горячим лбом к древесному стволу, слыша едва уловимое биение бабушкиного сердца. Бессловесно молил о спасении, просил прощения, каялся во всех совершенных грехах, умоляя избавить от пут неотступного Ада: «Прости!.. Спаси!.. Сбереги!..» И в ответ, из глубины дремлющего дерева, из сияющей кроны донеслось бессловесно: «Я не в силах помочь… Я сама в плену… Но знай, спасение будет… Мой милый, мой милый Мишенька…»

Он целовал белый ствол. Испытывал облегчение, благодарность, надежду. Подымал глаза ввысь, где сквозь розовые ветки нежно сочилась лазурь. Береза слабо трепетала, осыпала сверкающую росу на его плачущее лицо.

* * *

После свидания с бабушкой, получив надежду на избавление, Стрижайло продолжал обход претендентов на президентскую роль, не позволяя силам ада угадать в нем мерцающую точку надежды.