Политолог

– Называйте меня просто – Чарльз, – мило, снисходя с высот аристократизма до вульгарного Соловейчика, произнес Карантинов, слегка покашливая в ладонь, которую облегала белоснежная перчатка. Другая перчатка была небрежно заткнута за кушак. – Что до критики оппонента, я перенесу ее на весь тот уклад, из которого вышел уважаемый мною господин Золушкин, вовсе не повинный в том, что родился в корыте, рос в сарае, а мужал и набирался разума в мордовской колонии строгого режима. – Открытость и благожелательность тона сделали свое дело. Рыбаки подледного лова перестали насаживать мотыля на мормышки, литейщики «Серпа и Молота» оторвались от чтения Библии, чекисты-андроповцы, помнящие вклад Карантинова в восстановление памятника Дзержинскому, сдержанно зааплодировали. – Я могу упрекнуть господина Золушкина, членов его почтенной фракции и тех граждан, кто поддерживает их на выборах, в недостатке хороших манер. Они нарочито делают вид, что чужды правил хорошего тона. Например, излюбленная манера их талантливого лидера – схватить за волосья какую-нибудь даму и волочь ее вдоль рядов в Государственной думе, покуда из бабы не хлынет вода. Еще огорчает манера их лидера – проходя вдоль рядов, харкнуть какому-нибудь депутату в морду. Что-то в этом есть от верблюда, от «Кэмел», не правда ли? Еще они все дурно выражаются, и если бы мне пришлось записывать фразы, которые позволяют себе господин Золушкин и его коллеги по партии, то получилась бы одна азбука Морзе. Кстати, принцесса Ди, по которой продолжает скорбеть мое сердце, только раз в жизни позволила себе употребить матерное слово, когда королева-мать окончательно ее достала. Старуха кого хошь доведет…

Произнесенная негромким голосом речь произвела самое благоприятное впечатление среди экспертов.

– Поосто очааватейно, пьеесно и оигенайно… – восхитился критик Вульф.

Драматург Радзинский сардоничски хихикнул, вырвал из ноздри волосок и пустил по ветру. Академик Капица поймал волосок, положил под микроскоп и произнес: «Очевидно, но невероятно. Волос из паха носорога». Мариетта Чудакова достала средневековый японский веер и стала подавать условные знаки сталеварам «Серпа и Молота», среди которых у нее были знакомые. Киновед Дондурей вынул из своего уха нос режиссера Дыховичного и попросил не мешать слушать.

– Перехожу к позитивной части моей программы. – Карантинов, благородный, аристократичный, повторяя в чем-то телеведущего Молчанова, когда тот, в расцвете своего дарования, приглашал в передачу «До и после полуночи» обнищавших великих князей, ставших куртизанками баронесс, незаконных детей принцев крови и от передачи вкусно пахло старым сундуком, где истлевали корсеты и кружевные панталоны столетней давности. – Я хочу выступить с единственной общенациональной инициативой, о которой так талантливо говорила литературовед Мариетта Чудакова. Мы должны в кратчайший, отпущенный нам историей срок благоустроить все туалеты России, ибо их вид и внутреннее содержание отбрасывают нас к середине XIV века, в то время, когда Европа стремительно приближалась к ватерклозету. Мы должны утеплить, облагородить и обезопасить наши отхожие места, особенно те, что вынесены на улицу за черту города или в Заполярье, а также являются местом общего пользования в казармах, колониях и университетах. Необязателен евроремонт, но хотя бы побелка, господа! Хотя бы побрызгать их одеколоном «Жириновский»! Хотя бы снабдить переносными фонариками, с помощью которых заблудившиеся могут подавать сигналы бедствия. Уловив эти сигналы, спасатели Шойгу вызволят попавших в беду, когда температура на улицах минус тридцать градусов, или, скажем, паводок, или сход лавин. К слову сказать, принцесса Ди всегда пользовалась карманным фонарикам. Бывало, подстережет в темных коридорах Букингемского дворца королеву-мать, приставит зажженный фонарик к своему подбородку и таким образом изобразит привидение. Королева-мать начинает визжать, и это, как вы понимаете, налагало отпечаток на их отношения…

Соловейчик, поддавшись обаянию услышанного, вышел из своего безопасного угла. Гремя доспехом, приблизился к Карантинову, желая обнять. Но неожиданно Золушкин ринулся вперед, разевая гневную пасть: