Политолог

Стрижайло вернулся из своего сладостного забытья, услышав топот ботинок. Боевики выбегали в зал, становились у выхода с автоматами наготове. Стрелки у бойниц оживились, высматривали сектор обстрела. Снаружи воздух наполнился железной вибрацией, в которой стали возникать неразборчивые слова, словно их с трудом и не полностью произносили металлические губы:

– Обеспечить безопасность… В ответ на ваши требования… Бывший Президент Ингушетии… Обеспечить неприкосновенность…

В зал из помещения школы пришел Снайпер, вновь зачехленный в камуфлированный мундир, подтянутый, чисто выбритый. Вслушивался в металлические вибрации, казался взволнованным и воодушевленным. Стрижайло видел, как распахнулась дверь, ведущая на школьный двор, и в зале появился статный, в легком светлом костюме человек. Смуглое, твердое лицо украшали темные, с проседью усы. Лицо было знакомо. Потратив мгновение, Стрижайло узнал в нем Руслана Аушева, недавнего Президента Ингушетии, чей военный подвиг в Афганистане был отмечен «Звездой» Героя Советского Союза и чья нескрываемая солидарность с Дудаевым снискала ему стойкую неприязнь в Кремле. Оказавшись в зале, стиснутый боевиками с автоматами, увидев обширное пространство, заполненное полулежащими, измученными людьми, он растерянно остановился. Некоторое время топтался, словно колебался, не повернуть ли ему обратно, к растворенным наружу дверям, покинуть это гиблое место. Его глаза встретились с глазами Снайпера. Оба пошли навстречу друг другу, обнялись сильным мужским объятием. Усы Аушева, когда он целовался со Снайпером, появлялись то с одной, то с другой стороны от его головы.

Они были совсем близко от Стрижайло. Тот видел грубые, солдатские бутсы боевика и изящный дорогие туфли Президента. Камуфлированный, перетянутый ремнями мундир террориста и элегантный, модный костюм Аушева. Они были противоположны друг другу, но их соединяла необъяснимая близость, потаенное родство, неявная симпатия, что делало их встречу сложной смесью противоборства и солидарности, вражды и братства.

Они что-то говорили друг другу на вайнахском. Аушев сокрушался, огорченно мотал головой. Снайпер на чем-то настаивал, не грубо, но с почтением, что не мешало ему оставаться непреклонным.

– Как ты мог в это влипнуть? – произнес Аушев по-русски, и было видно, что он искренне огорчен, хотя и понимает, что укоризна его опоздала. – Они использовали тебя. Будут показывать всем твой труп, а сами останутся в тени.

– Аллах все видит, кто на свету, а кто в тени. Мы с тобой не боялись смерти.

– Напиши своей рукой, что я должен им передать, и постарайся сберечь детей. Мы с тобой не святые, но с бабами и с детьми никогда не сражались.

– Пойдем, я напишу этим крысам послание…

Они удалились в школу, сопровождаемые боевиками, которые теснились в дверях, держа автоматы стволами вверх.

Стрижайло понимал, что этот визит – лишь один из множества эпизодов, случающихся ежеминутно вокруг захваченной школы. Не меняет общего хода дел, который, по замыслу беспощадного демиурга, ведет к кошмарной развязке. И его, Стрижайло, воля и вера, его духовный подвиг будут востребованы в заключительный ужасный момент, где ему предстоит спасти не только этих изнывающих детей и женщин, но и все человечество. Отдельные эпизоды, не влияющие на конечный итог, не интересовали его. Не интересовали страсти политиков, ложь журналистов, беспомощность силовиков, кликушество соглядатаев. Он больше не был политологом. Освободился навсегда от болезни извращенного разума, азарта развратного игрока, порочной страсти художника. Он был блаженный, духовидец, мученик, выбранный небом для вселенского подвига.

Через некоторое время Аушев и Снайпер вернулись в зал. Аушев держал в руке исписанный лист, бегло, на ходу, читал.

– Пусть ко мне не суются. – Снайпер говорил раздраженно. – Не нужны ни жиды, ни японки, ни московские придурки. Пусть явится сюда Президент. Если мужик, а не тухлая рыба, пусть обменяет себя на детей и женщин.

– Думаю, он не явится. Ты наивен. Я жалею, что ты в это ввязался.

– Аллаху виднее, – мрачно ответил Снайпер.

– Позволь мне увести с собой пару десятков людей. – Аушев повернулся к толпе, наблюдавшей множеством затравленных глаз.

– Возьми десяток. – Снайпер усмехнулся, будто сочувствовал слабости мужественного человека. – Десять человек – встать, на выход!

Стал тыкать наугад в сидящих людей, нетерпеливо их подгоняя. Те быстро подымались, торопились выбраться из толпы, отделиться от пленных, размежеваться с ними, оторваться от страдающего скопища. Женщины, дети, подростки, совсем малютка на неустойчивых кривых ножках. Снайпер отсчитал десяток, а люди продолжали вставать, стремились на пустое пространство зала, цеплялись за тех, кому повезло.

– Назад!.. Сука, назад!.. Пристрелю!.. – Снайпер отталкивал, бил, кричал. Схватил за плечи хрупкую девочку, которая вцепилась в синюю юбку женщины и истошно визжала.

– Моя дочь!.. Умоляю!.. Богом прошу, отпусти!.. – Женщина упала на колени.

Снайпер плюнул, перестал трясти худые девичьи плечи. Обратился к Аушеву: