Полицейский и философы

— Эту бедняжку Люси я знаю так давно, даже уже не помню, сколько лет. Когда я узнал, что она выходит замуж за вашего брата Оливера, то подумал, что напрасно она это делает. Вы должны со мной согласиться, Кэрол. Вы не такая твердокаменная, как остальные Стивы. Разве Люси место в таком доме, как ваш, где с утра до вечера только и делают, что всех подряд осуждают со всей строгостью? Вы еще не утратили способности рассуждать, не стали маньяком, как ваши братья, вы должны признать, что это не для нее. Абсолютно не для нее. Люси молода, жизнерадостна, еще не изверилась и полна надежд. А вы все старые, апатичные, озлобленные, без конца философствуете. И к тому же, как вы сами сказали, бедность. Этот ваш Оливер отказался от прибавки жалованья, чтобы не получать слишком много, а на обед у вас одна картошка. Да что уж тут говорить…

— Да, и сегодня тоже мы ели картофель, — холодно признала Кэрол.

Она не глядела на Пэддера, смотрела по сторонам, на танцующие пары, на столик, за которым пели хором. До них доносились слова песенки:

Ах, моя Полли, ах, моя Полли,
Ну когда же ты скажешь мне «да»?
Пойдем со мной в поле, пойдем со мной в поле,
Будешь моей навсегда.

— Есть картошку еще не самое страшное, — отозвался Пэддер. — В сущности, это здорово и питательно. Но ваш дом, эта грязная берлога, вечная атмосфера инквизиции… И моя Люси вынуждена там жить… Не станете же вы меня уверять, что ей у вас хорошо?

— С тех пор как я потеряла работу из-за своей болезни, — продолжала Кэрол, словно не желая отвечать Пэддеру, — даже картофель стал у нас роскошью.

Наступило молчание. Также и Пэддер слушал песенку о Полли. Мотив был ритмичный, но печальный, он не веселил, хотя слова песенки были шутливые, а навевал грусть.

— Дорогая Кэрол, не так давно у нас с вами уже был разговор, — произнес он, глядя на нее, и глаза его зажглись. — Если хотите, я могу повторить то, что тогда сказал. Но, думаю, в этом нет необходимости.

Люси Эксел молчала. Пэддер то и дело легко поглаживал ей руку, и она нежно сжимала его ладонь в своей.

— Моя маленькая, — говорил он, — ведь я и вправду питаю к ней настоящие отцовские чувства.

Было уже без десяти одиннадцать.

— Выкурите еще по сигарете, и пойдем отсюда, — сказал Пэддер, доставая из кармана большой портсигар литого золота. Без всяких сомнений, это было настоящее золото. Даже потомственный идиот сразу бы понял, что это не позолота.

Они выкурили по сигарете, потом Люси пришлось еще раз станцевать с тем толстым и робким парнем, и наконец они поднялись и направились к выходу. Люси Эксел обернулась и проводила взглядом одну посетительницу в потрясающем платье с жакетом, стараясь запомнить фасон; тем временем Кэрол и Пэддер успели перекинуться еще несколькими словами.

— До свидания, девочки. По вечерам я всегда здесь. Когда захотите, приходите меня проведать.

— Спокойной ночи, Пэддер.

В десять минут двенадцатого Кэролин Стив и Люси Эксел сели в автобус, который должен был отвезти их домой. Артур Йеллинг записал дату и время, а также и все другие фактические сведения на маленьких квадратиках бумаги, которыми у него до отказа были набиты карманы жилетки.

Номинально главой семьи являлся Лесли Стив. Номинально, поскольку был отцом всех троих Стивов: Джереми, Оливера и Кэрол. Он мог бы являться таковым и в силу своего возраста: ему было шестьдесят пять лет. Однако практически с ним мало считались. С тех пор как из-за пьянства он лишился кафедры философии, его авторитет совсем упал, и главенствующее положение в семье перешло к старшему сыну — Джереми. Тот, несмотря на свою скупость, хотел нанять прислугу, так как прежняя от них ушла, но Лесли Стив после своего краха этому воспротивился. Раз он совершил серьезную ошибку, то должен понести наказание. И в качестве кары он решил взять на себя все обязанности по дому. Убирать комнаты, ходить за продуктами, мыть посуду и делать мелкую постирушку. Помимо того, это наказание имело другую, чисто моральную, сторону: каждый должен зарабатывать себе на жизнь. И поскольку в один прекрасный день он перестал что-либо получать как преподаватель философии, то должен начать зарабатывать на хлеб в качестве домашнего работника. Они (дети) должны ему платить как любой прислуге, а он это жалованье будет вносить в общий котел как свой вклад в расходы всей семьи.