Полиция Российской империи

Так прошло более года после моего назначения, и я все больше и больше начал сознавать, что могу оказаться пригодным для службы и оправдаю оказанное мне доверие. При назначении меня приставом я молил Бога о том, чтобы прослужить в должности только год и не быть ни разу под арестом, так как при Трепове не было ни одного пристава, который не сидел бы под арестом, и если в течение года я не подвергнусь общей участи, то это, по моему мнению, могло означать, что я знаю свои обязанности, ну, а в будущем, что Бог даст, ибо служба так разнообразна, столько в ней случайностей, что ошибки возможны для каждого. И Господь благословил меня: хотя, без всякого сомнения, были ошибки и в моей деятельности, однако ж в течение почти 6 лет моего приставства при Трепове, да и после, я ни разу не был под арестом, а таких счастливцев из 38 приставов было только двое.

В 1874 году, если не ошибаюсь, приехал в Петербург австрийский император Франц-Иосиф, и в числе других чествований был устроен для него бал у тогдашнего министра народного просвещения, графа Д. А. Толстого, жившего на Литейной, в доме правительствующего синода. Съезд был, как и подобало, огромный; присутствовал император Александр II и вся знать; продолжался бал до 4 часов ночи, но когда высочайшие особы уехали, а с ними и Трепов, я оставил у дома помощника своего, майора Грессера, а сам отправился на отдых, приказав Грессеру отнюдь не отлучаться с места, в виду того, что бал еще продолжался, и много высокопоставленных лиц еще пировали, в числе же их и бывший министр внутренних дел Тимашев.

На утро, когда я был еще в кровати, ко мне явился околоточный надзиратель, бывший при разъезде с бала вместе с Грессером, и доложил, что Тимашев, разгневанный вчера тем, что нескоро была подана его карета, подозвал к себе околоточного и велел ему явиться утром к Трепову и доложить о бывшем беспорядке при разъезде.

— Гте же был помощник пристава? — спросил я.

— Они ушли сейчас же после вас, я оставался один, — ответил околоточный надзиратель.

Картина, нечего сказать! Вот как смотрели на службу большинство полицейских офицеров, а в числе их и милейший Грессер, впоследствии варшавский обер-полицмейстер. О времена! Воистину, «где прежде в Капитолии судилися цари, там в наши времена живут пономари».

Приходилось, исполняя приказание министра, отправиться вместе с околоточным надзирателем Красноже-новым к градоначальнику с весьма приятным докладом, в особенности, если принять в соображение полную неприязнь Тимашева к Трепову, чем и следует объяснить приказание первого, отданное околоточному о докладе Трепову о том, что г. министру нескоро подали карету для отъезда с бала; при этом нельзя не обратить внимания на то, что министр, глава того ведомства, в котором состоял на службе околоточный, подавал последнему пример полнейшего непонимания служебной градации своего же ведомства, или же тот же министр пред низшим полицейским чином дискредитировал его высшего начальника Трепова: что мол там за церемонии прежде приставу докладывать, а потом уже градоначальнику; для меня-де, для министра, ваш Трепов ровно ничего не значит, потому-то и было отдано такое приказание.

Доложили Трепову о появлении моем, позвал к себе. «Что скажете?» — обыкновенный его вопрос. — «Так и так, ваше превосходительство, во время пребывания высочайших особ я дежурил у подъезда, что вы сами изволили видеть, но, когда высочайшие особы уехали, я отправился домой, а отдыхавшему помощнику моему приказал ожидать конца разъезда, но он ушел, и министру не вдруг была подана карета…» — «Хорошо, хорошо, будете на гауптвахте сидеть, ступайте», — закончил генерал, и я ушел, озадаченный, но не допускавший возможности наказания за вину другого.

Так и сбылось.

На другой день в приказе было объявлено, что помощник мой арестовывается на 7 дней за нерадение по службе, и поделом.

Этот же милый помощник вскоре проделал со мною следующую шутку: назначенный ко мне вместо невозможного Катарского, майор Грессер, бывший офицер л. — гв. Егерского полка, знакомый с приличиями, показался мне кладом после старого полицейского крючка и начал прекрасно являться на службу в участок, где, хотя дела не делал, но и отдела не бегал: сидел и подписывал прописочные паспорты и адресные листки, составлял протоколы, и так тянулось месяца три, а потом стал появляться в участке в 11 часов утра, так сказать, к шапочному разбору; я заметил Грессеру раз, другой, а в третий раз предупредил, что если и затем он не изменит своего нового обычая, то доложу полицмейстеру, так как я не в силах справляться и за себя и за него.