Полиция Российской империи

Вскоре по переходе на новую квартиру, где я мог иметь постоянный надзор как за возможною опрятностью участкового помещения, так и за исполнением служащими моих требований, бывший при Мироновиче письмоводитель, напоминавший мне мышь в очках, без всякой видимой причины заявил мне, что он служить не желает, и на другой день после заявления к занятиям не явился, поставив меня в очень затруднительное положение, из которого я, впрочем, вскоре вышел, найдя нового письмоводителя. Охотников не только на эту, но и на гораздо меньшую должность (письмоводитель тогда получал 60 р. в месяц) всегда можно найти сколько угодно, так как в Петербурге в этом смысле спрос ниже предложения, но я интересовался узнать о причине, побудившей бывшего письмо-водителя оставить должность, не допуская, чтобы он нашел более выгодную службу; оказалось, что никакой службы он и не имел, а оставил должность, будучи не в силах перенести моих требований.

Когда я начал анализировать свои требования, желая проверить самого себя и в том предположении, что при непомерности требований могу остаться и без служащих, то пришел к следующему выводу: Миронович никогда не рассматривал бумаг, поступавших по разным делам (так называемая почта) в участок, а предоставлял это дело письмоводителю, таким образом, от его усмотрения зависело, какую бумагу исполнить раньше, какую позже, а иную и вовсе в долгий ящик отложить, на основании того старинного, еще и поныне не отмененного закона, по которому дело, за нехождением по оному, производством останавливается. Когда я принял затем в соображение, что всякая бумага относится до какого-нибудь лица, мне стало ясным, что бумаги исполнялись письмоводителем не по времени поступления их, а по значению и хождению к нему тех лиц, до которых бумаги касались, следовательно, с тех пор, как вступающие бумаги я стал принимать лично, делать на них пометки об исполнении и следить за точностью исполнения моих резолюций, письмоводителю представилось мало интереса в ходкости дела, ибо не ходкость эта занимала его, а количество полученной выгоды, и он не смог стерпеть, как потери выгоды, так и подчинения мне, столь неопытному еще в службе полицейской, и он оставил меня и благо для меня сотворил.

Заметил я вскоре, что весьма часто появлялись протоколы об оскорблении городовых и в особенности в то время одного из них, из крещеных еврейских кантонистов, Михайлова.

Просмотрев один из протоколов, составленный околоточным надзирателем об оскорблении Михайлова, я пришел к заключению, что если бы сам Михайлов был сдержан и вежлив с оскорбившим его, то и оскорбления не случилось бы, а потому, оставив этот протокол без движения, я ждал следующего случая; но оставлять такой протокол без передачи его мировому судье было рискованно, так как оскорбленные городовые следили за этим движением или последствиями протоколов и, буде оные бесследно исчезали, писали доносы Трепову, производилось расследование, и, если донос подтверждался, с пристава взыскивалось в том предположении, что он или вошел в сделку с оскорбителем, или не обращал внимания на тот престиж, который должен принадлежать полицейским чинам, словом, получалось нечто неблагонадежное.

Вскоре, не больше как через неделю, опять я получил от околоточного надзирателя протокол об оскорблении того же Михайлова и тоже при обстоятельствах весьма неблагоприятных для его служебной репутации, а потому, потребовав Михайлова к себе, объяснил ему мой взгляд на оскорбления, т. е. что большинство случаев, в которых полиция бывает оскорбляема, вызывается самими же полицейскими чинами, и что к таким же случаям относятся и причиняемые ему, Михайлову, оскорбления, вследствие чего предложил ему такое условие: как только последует еще протокол об оскорблении его, чтобы вместе с протоколом он представил и прошение об увольнении его от службы, как непригодного к ней. Условие подействовало: Михайлов сделался самым любезным и предупредительным к публике городовым, и об оскорблениях его и помину не было.

Тоже интересный случай: в начале же моего приставства, вечером во время занятий в участке, входит в мой кабинет какой-то представительный, в летах уже мужчина и рекомендуется, что он статский советник такой-то.

— Что прикажете?

— Вот что вышло: я проходил по Невскому проспекту и на углу Литейного заметил, что каких-то двое пьяных пристают к городовому, несмотря на то что городовой старался всячески отделаться от назойливости неизвестных; те не унимались и стали ругать городового, а так как я видел всю эту сцену от самого начала, и мне стало жаль городового, то я обратился к нему и, дав свою визитную карточку, сказал ему, что я был свидетелем его невиновности, и чтобы он доложил об этом своему приставу и отдал мою карточку. Что же сделал городовой? «Так пожалуйте и вы в участок, господин», — ответил он мне. «Зачем же, братец? Ты отдай мою карточку, я свидетель и больше ничего». — «Нет, пожалуйте в участок». — «Явились дворники, забрали двух пьяных, и я в числе их должен был явиться в участок», — закончил статский советник.