Политтехнология стальной эпохи. Маршал Берия и политрук Хрущев

Дальше Хрущёв в своих мемуарах доходит до не менее парадоксального факта о прямом запрете Сталиным использовать в лечении Ватутина пенициллин: «Врачи считали, что следует применить пенициллин, но они могли, как мне рассказывали, тогда сделать это только с согласия Сталина, а Сталин воспротивился. Я с ним лично не разговаривал по вопросу пенициллина, но врачи сказали мне, что Сталин отверг пенициллин. Мотив выдвигался такой: пенициллин был не советским (у нас его не имелось), а американским, и Сталин считал, что пенициллин может оказаться зараженным: из США могут послать зараженный пенициллин, чтобы ослаблять наши силы, так что лечить этим лекарством такого крупного военного деятеля, как Ватутин, недопустимый риск»[561]. А как вся армия дружно ела американскую тушёнку, которую даже уважительно именовали «вторым фронтом», использовала авиационный бензин, порох и другие поставки по ленд-лизу? Данный аргумент Хрущёва из его мемуаров не выдерживает никакой критики. Также совершенно непонятно, кто из медиков, минуя «хозяина Украины», мог получать от Сталина распоряжения.

Очевидно, Хрущёв, чья вина в смертельном лечении командующего фронтом бесспорна, хотел для истории перевести «стрелки» на Сталина, как оно, собственно говоря, и было. Виноватый Сталин — это приём обороны Хрущёва перед вполне возможным будущим расследованием, которое придёт к выводу, что Николай Фёдорович был загублен лечением. Сваливая вину на Сталина, Хрущёв, хотя и косвенно, но признает свою заинтересованность в том финале, который имел место. Но думать о пенициллине и приводить глупые доводы, конечно, не масштаб Сталина. С него было достаточно сформулировать задачу Хрущёву, а остальное — это уже творчество «прокуратора» Украины, с чем, как мы видим, он блестяще справился. История с пенициллином не выдерживает критики ещё и потому, что у себя дома, не в госпитале, где полно глаз и ушей, Никита Сергеевич мог, не докладывая в Кремль, использовать для «друга», которого он «спасал», любое лекарство. А укол может сделать практически каждый, в том числе жена Ватутина и другие родственники. Да и медработника, лично преданного местному «царьку», найти не составило бы труда. Думаю, что в данном случае, как, впрочем, и во многих других, медикам приходится хранить не такие ещё врачебные или, точнее, антиврачебные тайны. И Сталин, и Хрущёв это хорошо знали и в совершенстве владели этим методом. Но оружие, как известно, может стрелять в любую сторону. Неслучайно, когда Сталин сам перед кончиной остро нуждался в медицинской помощи, он не доверял никому из прислужников в белых халатах.

Версия о том, что Сталин недальновидно «опустился» до указаний по «пенициллину», запущенная в мемуарах Хрущёва, выглядит фантастичной. Но эту «утку» подхватили некоторые историки, начав её тиражировать. Между тем пенициллин в 1944 г. был доступен и в Киеве и в Москве.

Всей своей предыдущей работой Хрущёв был подготовлен, чтобы выполнять изо дня в день медленное, причём неимоверно болезненное и мучительное, убийство боевого товарища. Не зря же он был «чемпионом» «Большого террора» в доверенных ему Сталиным самых огромных регионах страны. Хрущёв внушал всем — и Ватутину, и даже близким, что раненый относится к болям не по-мужски, а как ребёнок. Призывая генерала терпеть страшные боли, он не пытался предпринять никаких мер, пока не сделал ситуацию безнадёжной и не перевёл «друга» в госпиталь, поставив для виду на ноги всех известных врачей.