Полюби меня. Навсегда

– Мне не требовались объяснения, чтобы взять тебя к себе. Я заглянул тебе в глаза и увидел там добро. Печаль, злость, непонимание, но и много добра. Мне не нужно знать, откуда ты пришла и почему появилась у меня.

– Поэтому ты никогда не задавал вопросов? – Комок в горле растет. Скоро из-за него я не смогу глотать.

– Я знал, что ты все мне рассказала бы, если хотела. Но принуждать тебя к чему-то бессмысленно, и тогда было так же. Впрочем, конечно, я поискал информацию.

– Серьезно? – спрашиваю я.

Мы впервые это обсуждаем. Малкольм и я всегда вели себя открыто по отношению друг к другу. Однако разговора о том, что случилось в моей жизни перед тем, как я пришла к нему, никогда не было.

– А ты как думала? В конце концов, я же не хотел, чтобы у нас обоих возникли проблемы с законом.

Разумеется. Это абсолютно логично. Просто я никогда об этом не задумалась.

– Мне известно об аварии и о твоих приемных семьях. Последней, кстати, никогда больше не давали усыновлять детей. – Он рассказывает об этом мимоходом, словно совершенно ничего не случилось.

– Что, прости?

– Конечно, я не знал, что произошло, но очевидно, что что-то не так. И для меня, откровенно говоря, это стало достаточным основанием, чтобы провести небольшое расследование. А потом я заявил о них куда следует.

Я смотрю на этого мужчину, а в душе у меня разливается неописуемое тепло.

– Так это сделал ты!

Когда впервые получила доступ к базе данных приемных семей, я искала информацию о наших с Имоджен приемных родителях, однако они больше нигде не всплывали. Моему облегчению не было предела. Никогда не думала, что этим я обязана Малкольму.

– Почему ты ничего не рассказал? – задаю следующий вопрос я.

– Время от времени я пытался аккуратно выяснить, готова ли ты об этом поговорить, но ты не была готова. А я не хотел бередить старые раны. Главное, что они перестали тебя беспокоить.

– Спасибо, – тихо благодарю я. Делаю глубокий вдох. А потом: – Из-за этих людей моя приемная сестра покончила с собой. В тот вечер, когда пришла к тебе, я ее и нашла.

Не знаю, почему внезапно ощутила потребность поговорить на эту тему с Малкольмом. Однако от откровенности, которая накрывает меня, на сердце становится очень легко.

– Ах, деточка, – произносит он и берет меня за руку – жест, который уже стал для меня абсолютно нормальным, – и ты так долго носила это в себе?

Кивнув, я сглатываю слезы, которые опять пробиваются наружу. Рано или поздно это должно закончиться.

– Я не могла тебе об этом рассказать. То, что я оказалась не способна ей помочь… Я не хотела, чтобы ты увидел меня такой, какой вижу себя я сама.

– А какой ты себя видишь?

– Сломанной.

– Ты так считаешь? – недоверчиво переспрашивает Малкольм. – Что ты сломана? Наверное, мне все-таки стоило заставить тебя со мной об этом поговорить. Ты же не сломана! Немножко помята, возможно. Но разве не все мы такие? Взгляни на Джинни. Она не сломана. Или на мое сердце – просто слегка помято. Ничего такого, что нельзя исправить, если надавить с другой стороны.

– Думаешь? – отвечаю я.

– Знаю.

Все мысли в голове перепутались, и я замечаю, как у меня вдруг учащается дыхание.

– Малкольм, – начинаю я, – по-твоему, я могла это предотвратить? Ее самоубийство, я имею в виду.

– Что-что? – Он в отчаянии качает головой. – О чем ты вообще говоришь?

– Я… ну… я обязана была ее защитить.

– Ты была подростком, – парирует Малкольм, его голос зазвучал громче, – тебе было шестнадцать лет, Эми.

– Но…

– Ты ведь понимаешь, что сейчас делаешь, да?

– О чем ты?

– Тебе известна эта форма горя. Винить самого себя в смерти любимого человека – распространенный механизм преодоления болезненной утраты. Но ты и сама это знаешь, Эми.

Естественно, знаю, думаю я. Часто видела ее в семьях, с которыми работала. Но в тех случаях подверженные этому люди были однозначно невиновны. А в моем…

– Вина – последняя связь с умершим. Без этой связи ты еще раз потеряла бы этого человека. – Слова Малкольма пробиваются ко мне откуда-то издалека. – С каких пор ты себя винишь? Эми?

Я довольно точно помню момент, в который у меня словно пелена с глаз упала. Это случилось в студии. Когда я поняла, что потеряла лицо Имоджен. Но это не имеет значения. Я непременно должна была помочь ей, как она помогала мне. Вот в чем разница. Или нет?

– Когда скорбящие обвиняют себя в смерти близкого человека, – продолжает Малкольм, – включается защитный механизм против бессилия, которое чувствуешь, потеряв кого-то. Вина означает, что ты не бессилен. Так возникает ощущение, что в какой-то степени ты сохраняешь контроль над ситуацией. Но кому я об этом рассказываю? Ты знаешь об этом гораздо больше, чем я.

Бессилие, которое чувствуешь, потеряв кого-то. Я прекрасно помню ощущение беспомощности, после того как потеряла родителей. Я стала игрушкой для Вселенной. В голове стучит. Мне вспоминается письмо Сэма. Образ бездны, которую я заполнила виной, чтобы никогда больше не чувствовать себя бессильной, чтобы сохранять контроль.

– О господи, – выпаливаю я, потому что меня вдруг начинает тошнить.