Полюс капитана Скотта

Второе письмо, которое было написано Скоттом сразу же после этого разговора, он адресовал матери лейтенанта. «Дорогая миссис Бауэрс! — непослушной, дрожащей рукой выводил он. — Боюсь, что это письмо Вы получите после того, как на вас падет один из самых тяжелых ударов за всю Вашу жизнь.

Я пишу в те минуты, когда мы очень близки к завершению нашего путешествия, и завершаю его в обществе двух доблестных и благородных джентльменов. Один из них — Ваш сын. Он стал одним из моих самых близких и самых верных друзей, и я ценю его удивительно прямую натуру, его способности и его энергию. По мере того как возрастали трудности, его бесстрашный дух вспыхивал все более ярко, и он оставался энергичным, преисполненным надежды и до конца непоколебимым.

Пути провидения нам неведомы, но все же должны быть какие-то причины того, что была отнята такая молодая, сильная и многообещающая жизнь.

Все мое сердце преисполнено жалости к Вам. До конца он говорил о Вас, о своих сестрах. Понимаю, какой, наверное, счастливой была его семья, и, может быть, хорошо, когда в прошлом видишь только самую счастливую пору. Он остается искренним, самоотверженным и до конца полным надежд и верит в Божье милосердие к Вам. Ваш Р. Скотт».

Письмо к матери лейтенанта он завершил как раз в ту минуту, когда сам лейтенант вернулся из очередной вылазки за пределы палатки. Генри не лежалось в спальном мешке, время от времени он выбирался из этого убежища, как из фронтового блиндажа, и отправлялся на изучение ситуации, словно в тыл врага. Порой казалось, что он боится пропустить тот миг, когда погода решит смилостивиться над своими антарктическими заложниками или же наоборот: своим выходом из пристанища старается эту пору, это милосердие, вызвать, приблизить.

Капитан хотел было признаться Бауэрсу, что только что он трудился не над очередной записью в дневнике, а над письмом его матери, но то ли постеснялся сделать это, то ли просто поосторожничал. В конце концов это его, начальника экспедиции, сугубо личное послание. Да и кто знает, как молодой лейтенант отреагирует на такое негласное общение командира со своей матерью? Стоит ли его, человека, решительно нацеленного на поиски путей спасения себя и своих товарищей, терзать сейчас такими «посмертными» письмами?

— Что скажете, лейтенант флота? — как можно веселее спросил Скотт, поспешно закрывая дневник, между страницами которого было вложено письмо миссис Бауэрс. — Когда можно будет поднимать паруса?

— Такое безумное буйство не может длиться вечно, сэр. Вечер и ночь мы, по всей вероятности, потеряем, а завтра на рассвете нужно сниматься с якоря, — решил придерживаться морской терминологии лейтенант. — По крайней мере нам с судовым врачом Уилсоном.

— Скорее бы, джентльмены удачи, — проворчал из своего спальника доктор, — а то опасаюсь, как бы ваши якорные цепи не заржавели.

Моряки промолчали, и в палатке воцарилось тревожная, гнетущая тишина. Скотт вновь, в который уже раз за время этого «великого предсмертного стояния» в своем последнем лагере, мысленно обратился к Кетлин и сынишке, но тут же почувствовал, как глаза его наполняются слезами, и устыдился своей слабости. Он чувствовал себя виноватым перед женой и маленьким Питером, причем вина эта, по его мнению, заключалась не столько в том, что он не сумел спасти себя и свою группу, что погиб, оставив Кетлин одну, с сынишкой, который вырастет, не зная, не помня отца. Не он первый из исследователей погибает во время подобных экспедиций.

Больше всего капитана угнетало сознание того, что он не сумел хоть как-то финансово обеспечить семью, хотя бы на какое-то время. В очередной раз впав в ощущение этой вины, Скотт решил обратиться за помощью к тому единственному человеку, к которому он еще мог позволить себе обратиться с подобной просьбой, — к сэру Д. М. Барри. «Дорогой мой Барри! — вывел он карандашом на промерзшем тетрадном листике. — Мы гибнем в очень безрадостном месте. Пишу Вам прощальное письмо в надежде, что оно, возможно, будет найдено и отослано Вам.