Полюс капитана Скотта

Прошло всего несколько дней с той поры, когда последняя вспомогательная партия ушла на север, а Скотту порой казалось, что на этой ледовой равнине его полярная, от всего мира изолированная группа провела уже целую вечность; причем каждый из полярников наедине с собственным одиночеством и вселенской неизвестностью.

— Докладываю, сэр, — предстал перед ним лейтенант Бауэрс, только что завершивший свои географические изыскания, — наш лагерь расположен на высоте 10 430 футов над уровнем моря, вблизи восемьдесят восьмой параллели, на которой располагался самый южный лагерь Шеклтона, и приблизительно в ста двадцати милях от полюса. До лагеря Шеклтона остался всего один дневной переход.

Они только что поужинали и теперь стояли в своем лагере, образовывавшемся в промежутке между высоким снежным застругом, палаткой и нартами. В этой ледовой пустыне не могло появиться ничего такого, что представляло бы опасность для этих полярных скитальцев. Тем не менее было в этой местности нечто такое, сугубо мистическое, что порождало у видавших виды путешественников чувство полной незащищенности и какого-то неосмысленного страха. Именно этот страх, это ощущение безжизненности, заставляло полярников любую «очеловеченную» вещь, любое проявление человеческой деятельности считать «меткой бытия», радуясь ей, как своему земному следу, как доказательству собственного существования.

— Просто не верится, что до нас кто-то уже доходил до этой отметки, — задумчиво всматривался начальник экспедиции в серовато-оранжевое пространство перед собой, на котором едва проклевывалось нечто похожее на основательно поугасший небесный диск. — Все-таки мужественный человек этот Шеклтон, если сумел добраться сюда.

— Завтра мы уже будем уверены, что южнее нас ничто живое не появлялось: ни зверь, ни птица, ни человек.

— Как знать, как знать, — вмешался в их разговор стоявший рядом доктор Уилсон. — Многое ли мы знаем об этой «мертвой земле мертвых», чтобы рассуждать таким образом?

— В летописи Антарктиды вы, доктор, неминуемо предстанете в ипостаси её первого философа, — едва заметно склонил голову Бауэрс. — Уверен, что этот титул закрепится за вами на века. Но углубляться в ваши философские постулаты мы все же не будем, увольте.

— Нет, вы изъясняйтесь, изъясняйтесь, — великодушно позволил ему доктор.

— Из записок самого Шеклтона нам известно, на какой параллели он прекратил свой путь к полюсу, и этого достаточно, чтобы уже завтра объявить всему миру, что этот антарктический Рубикон мы перешли. Разве что вы подозреваете, что нас уже опередил этот вездесущий Норвежец?

— О, нет, я не имел в виду Норвежца, — резко взмахнул руками Уилсон, скосив при этом глаза на Скотта. — Просто мы еще не знаем, по каким законам развивается наша планета и как давно этот континент покрыт вековыми льдами. А поскольку единственным транспортом все равно остаются собачьи упряжки, то кто знает, не побывал ли здесь кто-либо из китобоев или латиноамериканских индейцев?

Услышав упоминание о Норвежце, капитан тут же опустил голову и отошел, предоставляя двум офицерам возможность продолжить свой диспут без его присутствия. Но оказалось, что уйти от чьих-то разговоров о его сопернике значительно легче, нежели избавиться от собственных мыслей о нем. До поздней ночи тень Амундсена, как трагическая тень Командора, нависала над капитаном, заставляя сомневаться в своем первенстве, а значит, и в правильности организации этого похода, в самом смысле всей этой экспедиции.

Ох, не зря его офицеры вновь вернулись к разговору о собачьих упряжках, не зря! Судя по всему, никто из них не сомневается, что Норвежец идет к полюсу в окружении огромной своры эскимосских собак, которые не только тащат на себе весь груз, но и позволяют отдыхать на санях тем из полярников, кто выбивается из сил, если только в группе Амундсена такие находятся. И, не доведи господь, если Норвежец придет к вершине планеты первым, только тогда причина поражения британцев станет очевидной.

Утром капитан поднялся в прескверном настроении, в каком обычно бывают люди, терзаемые подозрениями и дурными предчувствиями. «Если ты сейчас же не избавишься от своих страхов и сомнений, то погибнешь, так и не узнав, появился флаг Норвежского королевства на полюсе или нет!», — попытался раздраженно одернуть себя Скотт, однако это ему не помогло. Забылся же опытный полярник только тогда, когда с очередного вала ему открылась огромная снежная пустыня, покрытая высокими застругами[34]. Какие бы мысли и предчувствия его ни одолевали, сейчас у него есть только один путь — к полюсу. Даже если бы Скотт был уверен, что на краю этой долины его ждет гибель, свернуть он уже не смог бы, поскольку всем мировым сообществом это было бы воспринято, как предательство интересов отечества; предательство надежд всех тех полярных странников, которые давно и безгранично доверились ему.