Полк продолжает путь

— Поперечный разрез корабля. Вот здесь машинное отделение, вот пассажирские каюты, библиотека, кинозал… А это внешний вид корабля…

И пока Сенечка рассказывал, Котельников все время видел перед собой этот новый могучий корабль, свободно рассекающий высокую волжскую волну, ослепительно белый, в ярком солнечном блеске, с золотыми буквами по борту. И другой — в штормовой пене, грохоте бури, с накрененной палубой, с потушенными огнями, смело идущий наперекор ночному шторму…

ПОЛК ПРОДОЛЖАЕТ ПУТЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«…Командир дивизии приказал роте автоматчиков прорваться к тебе на помощь».

Эту шифровку по рации передал Смоляр — командир артиллерийского полка — командиру дивизиона Ларину.

Ларин не мог определить точно, сколько с тех пор прошло времени. Часы давно были разбиты. В июле не так-то легко угадать время: почти круглые сутки светло.

Глубокое небо безоблачно. Туман растворился, оставив на земле лишь легкие брызги. Земля же требует обильного дождя, ливня, потоков воды. Но хватит ли и сорока дней потопа, чтобы земля, на которой лежит Ларин, снова стала черной почвой? Железо изломало землю. Запах ржавчины неистребим.

Но Ларин не видит открытого над ним неба, он не замечает медленно исчезающих капель росы и не чувствует удушливого смрада.

«На помощь тебе» — было сказано в шифровке. Старше Ларина по должности и званию был здесь только командир стрелкового полка Малюгин. Он убит. Убит командир батальона Пеньков — ларинский дивизион поддерживал батальон Пенькова. Убит командир роты Волков. Убит командир роты Морозов. Ранен командир третьей батареи Петренко. Он уже не стонет. Неизвестно, умер он или еще жив.

«На помощь тебе» — значит, Ларин командует группой людей, окруженных немцами и отрезанных от своих.

Ларин лежит в воронке от тяжелого снаряда. В этой же воронке походная рация. Рядом лежит убитый радист.

Два обгоревших танка прикрывают воронку. Танки сгорели еще два года назад, еще в сорок первом году, когда немцы взяли Мгу и замкнули кольцо вокруг Ленинграда. За эти два года танки тяжело осели и кажутся вбитыми в землю.

Влево и вправо от танков тянется глубокая немецкая траншея. Неделю назад, когда началось наше наступление, Ларин ворвался сюда со взводом управления своего дивизиона вместе с пеньковским батальоном.

За эти дни немного осталось от немецкой траншеи. Немцы били по ней прицельным огнем. Потом, когда поднялась немецкая пехота, Ларин по рации вызвал огонь на себя.

Потом все смешалось. Била наша артиллерия и немецкая. Немцы врывались в траншею. Здесь их глушили чем попало.

Петренко не стонал. Ларин беспокоился о нем. Умер? Тогда, значит, он, Ларин, — единственный оставшийся здесь в живых офицер. Он взглянул на убитого радиста, на рацию. Чудом казался здесь этот маленький черный ящик, невидимо связанный с командиром артиллерийского полка. Последняя связь с Большой землей, как здесь уже называли дивизию.

— Новоселов! — позвал Ларин своего разведчика. — Никто не откликнулся. — Сушкин! — Никакого ответа. — Пахомов! Иванов! Богданов!

— Здесь старшина Богданов.

Ларин сказал:

— Богданов, возьми наушники и слушай.

Он выполз из воронки.

Петренко был жив. Накрытый шинелью до подбородка, он полулежал, согнув ноги в коленях.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Ларин.

— Хорошо… — ответил Петренко.

— Дай-ка я взгляну на твою рану…

— Не снимайте с меня шинель, — сказал Петренко. — Ничего не надо. Так хорошо.

— Что ж тут хорошего? Вот я посмотрю, что с твоей раной.

— Нельзя, — твердо сказал Петренко. — Потревожите — я умру.

Ларин понял: Петренко и стонать перестал потому, что боялся стонами потревожить себя.

— Помощь нам будет? — спросил Петренко.

— Конечно, будет… Вот еще спрашиваешь! Я с Батей говорил, он обещал.

— Жить хочется, — сказал Петренко.

Ларин взглянул ему в глаза. Взгляд Петренко был спокоен. Казалось, он рассматривает склоненного над ним Ларина. Он еще что-то хотел сказать, может быть, повторить свою фразу, но слов уже нельзя было разобрать. Еще с минуту Ларин смотрел на него, затем прикрыл лицо Петренко шинелью. Лежавший рядом боец из стрелкового батальона — маленький, рыжеватый, похожий на линялого зайца, кажется, по фамилии Семушкин, горько заплакал.

— Не реви, — сказал ему Ларин сердито. — Человек умер, а он ревет.

Пригибаясь, Ларин пошел по траншее. В нескольких метрах отсюда еще немцами было оборудовано пулеметное гнездо. Оно тоже развалилось, но пулемет был цел. Стрелял из него Воронков, вычислитель из ларинского взвода управления.

— Как у тебя с патронами? — спросил Ларин.

— На наш век хватит, — ответил Воронков. — Курева не осталось, товарищ капитан?

— Нет, — сказал Ларин, — курева нет.

— На нет и суда нет.

Воронков был известен в дивизионе как балагур и весельчак. Он и сейчас пробовал говорить прибаутками, но, видимо, от усталости произносил слова без выражения, так, как будто все они были ему одинаково безразличны.

— Главное, Воронков, держимся, — сказал Ларин.

— Этого запаса у нас завсегда хватит, — ответил Воронков.