Полк продолжает путь

Другой боец, вооруженный автоматом, спросил:

— Пожевать чего-нибудь не осталось, товарищ капитан?

— Нет, не осталось, товарищ Афанасьев, — сказал Ларин.

Афанасьев вздохнул.

— Вот так он меня вздохами мучает! — крикнул командир стрелкового отделения сержант Филиппов. — Товарищ капитан, прикажите ему не вздыхать.

Афанасьев снова, и видимо непроизвольно, вздохнул.

— Перестанешь вздыхать, леший! — крикнул Филиппов.

— Не кричите, товарищ Филиппов, — сказал Ларин, — он не от страха вздыхает. Я вижу — это привычка. Привычка у вас, товарищ Афанасьев?

— Привычка, — покорно ответил Афанасьев.

— А чего бояться? — сказал другой боец, с лицом, заросшим черной щетиной, и поэтому выглядевший особенно измученным. — Сразу не забоялись, теперь нечего расстраиваться.

— У тебя автомат, Чурин? — спросил Ларин бойца с измученным лицом.

— Автомат, товарищ капитан.

— Так что же вы все трое — автоматчики — здесь собрались? Пошли, Чурин. Была у нас круговая оборона и останется круговой. И вы, сержант, тоже идите за мной.

— Видите, что здесь делается, — говорил Ларин, продолжая путь по траншее уже с Чуриным и Филипповым. — Сто метров прошли, и ни одного живого человека. Это неправильно. Это непорядок.

Они шли по траншее, стараясь не задеть убитых. Ларин показал Чурину и Филиппову их места.

— Товарищ капитан, — окликнул Ларина чей-то голос.

— А, Буклан! — сказал Ларин. — А я думал… — он не закончил фразу.

— Нет, не убитый… Сплю я, — сказал Буклан.

Ларин удивился:

— Спишь?

— Да вы не беспокойтесь, товарищ капитан. Я как сплю? Я сплю и все слышу. Ежели я долго не сплю, у меня в ушах звенит.

— Звона у нас больше чем надо, — сказал Ларин угрюмо.

— Ну, этого-то… — И Буклан презрительно махнул рукой.

— Оружие у тебя какое?

— Автомат, товарищ капитан. Оружия хватает… — он показал на убитых.

Дальше траншея делала изгиб. На самом сгибе был установлен второй немецкий пулемет. Возле него — Ларин видел издали — трое людей. Он выругался и крикнул:

— Приказано было рассредоточиться!

Один из них обернулся — Ларин увидел нашивки сержанта.

— Сержант Трофимов, бойцы Волошин и Ильюшин заняты операцией, товарищ капитан. Закончим и рассредоточимся.

Сейчас только Ларин заметил в руках сержанта большую деревянную иглу со вдетой в ушко суровой ниткой.

— Рану открытой нельзя оставлять, — наставительно сказал Трофимов, когда Ларин подошел к нему. Рядом с сержантом, вытянув руку, сидел боец. Рука у бойца была разрезана осколком, как ножом. Сержант сшивал края кожи.

— А у тебя что? — спросил Ларин второго бойца, юношу лет семнадцати.

— Пустяки у него, товарищ капитан, — сказал Трофимов. — Чуть голову задело.

— Легонько, — тихо подтвердил молоденький боец.

Пройдя метров пятьдесят, Ларин обнаружил еще одного раненого. Это был Сарманов, тоже из взвода управления дивизиона, пожилой и очень опытный боец, рабочий по гражданской службе, и, кажется, очень высокой квалификации. Ларин поставил его к ручному пулемету. После того как был убит друг Сарманова — Волков, Сарманов спарил два ручных пулемета и неизвестно как справлялся с ними.

Ларин любил Сарманова. Он обнял его и сказал:

— Вот, товарищ Сарманов, какой переплет.

— Людям, может, еще хуже приходится, — отвечал Сарманов. — На то и война.

— Вот-вот… Хорошо сказал. — Ларин почувствовал, как все в нем вдруг встрепенулось. — Хороший ты человек, Сарманов. Выберемся отсюда, я за тебя в партию буду ручаться.

— Я, товарищ капитан, перед боем в партию вступил. Забыли?

— Забыл, — сказал Ларин, досадуя на себя. — Извини, Сарманов, забыл.

— И без курева проживу. И без жратвы. Все выдержу, — говорил Сарманов крутыми, короткими фразами, не глядя на Ларина.

— Вырвемся, — сказал Ларин убежденно.

Ему и впрямь показалось, что все будет хорошо. И он сейчас не думал о том, что траншея полна убитых, и что умер Петренко, и что он, Ларин, — единственный офицер, оставшийся в живых.

Еще раз траншея изогнулась. Снова на сгибе Ларин увидел пулеметчика. Но станковый пулемет был разбит, и боец из стрелкового батальона, по фамилии Калач, лежал за ручным пулеметом.

И еще один человек из стрелкового батальона был жив: ефрейтор Вашугин, здоровый детина со свирепым лицом. Когда Ларин подошел к нему, Вашугин сказал:

— Меня не агитируйте, товарищ капитан. Я свое дело знаю. — Все его крупное тело было обвешано гранатами. Рядом лежал мешок, до краев наполненный немецкими гранатами-лимонками.

Ларин вполз в свою воронку.

— Ну что, что? — спросил он Богданова.

Богданов снял наушники и подал их Ларину.

— Чего-то говорят, а чего — не слышно.

— Как это не слышно? Вокруг все тихо, а он не слышит.

Он надел наушники и крикнул:

— Ларин слушает!

Огромная и плотная, как живое тело, двинулась на него тишина.

Откуда-то издалека, как будто с другого конца тишины, Ларин услышал голос. Но слова были неразличимы. Казалось, они не могут прорваться сквозь толщу тишины и глохнут, и исчезают.

Еще раз Ларин крикнул:

— Ларин слушает! — И ясно представил себе, как его слова обрываются раньше, чем их может услышать командир полка.

— Питание кончилось, — сказал Богданов.