Полка. О главных книгах русской литературы

У Крестовского молодая княгиня и Ваня-ключник гибнут, как Ромео и Джульетта, а у Некрасова дворянская дочь выступает невольной виновницей несчастья героя. Героиня же Лескова сама воплощённое зло — и вместе с тем жертва, а возлюбленный её из жертвы сословных различий превращается в искусителя, соучастника, а затем и палача. Лесков как будто говорит: вот, смотрите, как выглядит живая жизнь в сравнении с идеологическими и литературными схемами, тут нет чистых жертв и злодеев, однозначных ролей, душа человеческая потёмки. Натуралистическое описание преступления во всей его циничной деловитости сочетается с сочувствием к героине.

Нравственная гибель Катерины Львовны совершается с виду постепенно: свёкра она убивает, вступаясь за любимого Сергея, избитого им и запертого; мужа — в порядке самозащиты, в ответ на унизительную угрозу скрипнув зубами: «И-их! терпеть я этого не могу». Но это трюк: на самом деле Зиновий Борисович уже «распарил свою хозяйскую душеньку» отравленным ею чаем, его судьба была решена, как бы он себя ни повёл. Наконец, Катерина Львовна убивает мальчика из-за жадности Сергея; характерно, что это последнее — совсем уж не извинительное — убийство опустил в своей опере Шостакович, решивший сделать Катерину бунтаркой и жертвой.

Как и зачем в «Леди Макбет» наслаиваются разные стили повествования?

«Постановка голоса у писателя заключается в умении овладеть голосом, и языком своего героя и не сбиваться с альтов на басы. …Мои священники говорят по-духовному, нигилисты — по-нигилистически, мужики — по-мужицки, выскочки из них и скоморохи — с выкрутасами и т. д., — говорил Лесков, по воспоминаниям современника[1056]. — От себя самого я говорю языком старинных сказок и церковно-народным в чисто литературной речи». В «Леди Макбет…» речь рассказчика — литературная, нейтральная — служит рамкой для характерной речи персонажей. Собственное лицо автор показывает только в последней части очерка, повествующей о судьбе Катерины Львовны и Сергея после ареста: эти реалии Лесков сам никогда не наблюдал, однако его издатель — Достоевский, автор «Записок из Мёртвого дома», — подтвердил, что описание правдоподобно. «Безотраднейшую картину» каторжного этапа писатель сопровождает психологической ремаркой: «…Кого мысль о смерти и в этом печальном положении не льстит, а пугает, тому надо стараться заглушить эти воющие голоса чем-нибудь ещё более их безобразным. Это прекрасно понимает простой человек: он спускает иногда на волю свою звериную простоту, начинает глупить, издеваться над собой, над людьми, над чувством. Не особенно нежный и без того, он становится зол сугубо». В беллетристе прорывается публицист, ведь «Леди Макбет…» — один из первых именно художественных лесковских очерков, полемическая подкладка там близка к поверхности: не случайно только на эти авторские ремарки в последней части отвечает в своём отклике Салтыков-Щедрин, игнорируя сюжет и слог. Тут Лесков непрямо полемизирует с идеалистическими представлениями современной ему революционно-демократической критики о «простом человеке». Лесков любил подчёркивать, что, в отличие от писателей-народолюбцев 60-х годов, простой народ знает не понаслышке, и претендовал поэтому на особую достоверность своего бытописания: пускай герои его и вымышлены — но списаны с натуры.

Например, Сергей — «девичур», с предыдущего места службы выгнанный за роман с хозяйкой: «Всем вор взял — что ростом, что лицом, что красотой. …и улестит и до греха доведёт. А что уж непостоянный, подлец, пренепостоянный-непостоянный!» Это мелкий, пошлый характер, и его любовные речи — образец лакейского шика: «Песня поётся: „без мила дружка обуяла грусть-тоска“, и эта тоска, доложу вам, Катерина Ильвовна, собственному моему сердцу столь, могу сказать, чувствительна, что вот взял бы я его вырезал булатным ножом из моей груди и бросил бы к вашим ножкам». Тут приходит на ум другой слуга-убийца, выведенный Достоевским двадцатью годами позже, — Павел Смердяков с его куплетами и претензиями: «Может ли русский мужик против образованного человека чувство иметь?» Ср. Сергей: «По бедности всё у нас, Катерина Ильвовна, вы сами изволите знать, необразованность. Разве оне могут что об любви понимать как следует!» При этом речь «образованного» Сергея — исковерканная и неграмотная: «Чего я таперича отсюдова пойду».

Катерина Львовна, как мы знаем, простого происхождения, но говорит правильно и без кривляния. Ведь Катерина Измайлова — «характер… о котором не вспомнишь без душевного трепета»; ко временам Лескова русская литература ещё не могла помыслить себе трагическую героиню, говорящую «таперича». Смазливый приказчик и трагическая героиня как будто взяты из разных художественных систем.

Лесков подражает реальности, но пока ещё по принципу «взболтать, но не смешивать» — назначает разных героев ответственными за разные пласты бытия.

Похожа ли «Леди Макбет Мценского уезда» на лубок?