Полка. О главных книгах русской литературы

Из идеологических войн, омрачивших литературный дебют Лескова и создавших тупиковую в художественном отношении ситуацию, писатель нашёл, к счастью, практический выход, который и сделал его Лесковым: после прямо публицистических и не особенно ценных в литературном отношении романов «Некуда» и «На ножах» «он начинает создавать для России иконостас её святых и праведников» — чем высмеивать людей нестоящих, решает предложить вдохновляющие образы. Однако, как писал Александр Амфитеатров, «для того чтобы сделаться художником положительных идеалов, Лесков был человеком, слишком наново обращённым»: отрёкшись от прежних социал-демократических симпатий, обрушившись на них и потерпев поражение, Лесков бросился искать в народе не ряженых, а подлинных праведников[1057]. С этой задачей, однако, вступили в противоречие его же репортёрская школа, знание предмета и просто чувство юмора, от чего читатель бесконечно выиграл: лесковские «праведники» («Очарованный странник» — самый яркий пример) всегда как минимум амбивалентны и тем интересны. «В его дидактических рассказах всегда замечается та же черта, что в нравоучительных детских книжках или в романах из первых веков христианства: дурные мальчики, вопреки желанию автора, написаны куда живее и интереснее добронравных, а язычники привлекают внимание куда более христиан»[1058].

Прекрасная иллюстрация к этой мысли — «Леди Макбет Мценского уезда». Катерина Измайлова написана как прямой антипод героини другого лесковского очерка — «Жития одной бабы», опубликованного двумя годами ранее.

Фабула там очень похожая: крестьянская девушка Настя выдана насильно в деспотическую купеческую семью; единственную отдушину она находит в любви к соседу-певуну Степану; история заканчивается трагически — влюблённые идут по этапу, Настя сходит с ума и гибнет. Коллизия, по сути, одна: незаконная страсть сметает человека, как тайфун, оставляя за собой трупы. Только Настя — праведница и жертва, а Катерина — грешница и убийца. Различие это решено в первую очередь стилистически: «Любовные диалоги Насти и Степана строились как разбитая на реплики народная песня. Любовные диалоги Катерины Львовны и Сергея воспринимаются как иронически стилизованные надписи к лубочным картинкам. Всё движение этой любовной ситуации есть как бы сгущённый до ужаса шаблон — молодая купчиха обманывает старого мужа с приказчиком. Не шаблонны только итоги»[1059].

В «Леди Макбет Мценского уезда» житийный мотив переворачивается — Майя Кучерская среди прочих пишет о том, что именно к этому смысловому пласту отсылает эпизод убийства Феди Лямина. Больной мальчик читает в патерике (которого Катерина Львовна, как мы помним, и в руки не брала) житие своего святого, мученика Феодора Стратилата, и восхищается, как тот угождал Богу. Дело происходит во время всенощной, на праздник Введения во храм Божией Матери; по Евангелию, Дева Мария, уже носящая во чреве Христа, встречается с Елизаветой, также носящей в себе будущего Иоанна Крестителя: «Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец во чреве её; и Елисавета исполнилась Святаго Духа» (Лк. 1:41). Катерина Измайлова тоже чувствует, как «собственный ребёнок у неё впервые повернулся под сердцем, и в груди у неё потянуло холодом» — но это её сердца не умягчает, а скорее укрепляет её решимость поскорее сделать отрока Федю мучеником, чтобы собственный её наследник получил капитал ради удовольствия Сергея.

«Рисунок её образа — бытовой шаблон, но шаблон, прочерченный до того густой краской, что он превращается в своеобразный трагический лубок»[1060]. А трагический лубок — это, в сущности, икона. В русской культуре возвышенный агиографический жанр и массовый, развлекательный жанр лубка ближе между собой, чем может показаться, — достаточно вспомнить традиционные житийные иконы, на которых лик святого обрамлён фактически комиксом, изображающим самые яркие эпизоды его биографии. История Катерины Львовны — антижитие, история сильной и страстной натуры, над которой бесовское искушение взяло верх. Святой становится святым через победу над страстями; в каком-то смысле предельный грех и святость — два проявления одной и той же великой силы, которая позднее во всех красках развернётся у Достоевского: «И я Карамазов». Катерина Измайлова у Лескова не просто уголовница, как бы сниженно и буднично ни подавал её историю очеркист Лесков, она мученица, которая приняла Антихриста за Христа: «Готова была за Сергея в огонь, в воду, в темницу и на крест». Вспомним, как описывает её Лесков — она не была красавицей, но была яркой и благообразной: «Носик прямой, тоненький, глаза чёрные, живые, белый высокий лоб и чёрные, аж досиня чёрные волосы». Портрет, удобный для изображения в яркой и примитивно-графичной лубочной истории вроде «Повести забавной о купцовой жене и о приказчике». Но так же можно описать и иконописный лик.

Правда ли, что Катерину Измайлову среда заела?