Полка. О главных книгах русской литературы

Как замечает Борис Эйхенбаум, ближе к финалу центр тяжести романа смещается: «Чем ближе к концу, тем фигура Лёвина становится всё более автобиографической, а роман — всё более похожим на страницы авторского дневника»[1355]. Толстому важно закончить разговор с самим собой, нащупать ответы на мучившие его вопросы: устройство семьи и крестьянского хозяйства, смысл и оправдание жизни как таковой. В каком-то смысле восьмая часть «Карениной» близка по своей функции к эпилогу «Войны и мира»: автору необходимо проследить судьбу героев после того, как опустился занавес, и вынести последнее суждение по самым важным вопросам. Что делать с Вронским, становится понятно из новостей: в 1876 году, когда Толстой заканчивает роман, начинается сербско-турецкая война, на помощь сербам отправляются добровольцы из России, и Вронский, как уже не раз случалось, вписывается в тренд, то есть выбирает путь, который одобряет столичное общество.

Русские добровольцы в Сербии, 1876 год (из альбома Михаила Черняева «Воспоминания Сербско-Турецкой войны»).

В финале романа Вронский уезжает добровольцем на балканскую войну[1356]

Толстой же видит в добровольческом движении очередную блажь привилегированных классов, непонятную простому народу. Устами князя Щербацкого он осуждает тогдашних диванных публицистов, воспевающих войну: «Я только бы одно условие поставил. ‹…› Вы считаете, что война необходима? Прекрасно. Кто проповедует войну — в особый, передовой легион и на штурм, в атаку, впереди всех!» Впрочем, когда Александр III в апреле 1877 года заявляет о вступлении России в войну против Турции, Толстой меняет своё отношение: «Как мало занимало меня сербское сумасшествие и как я был равнодушен к нему, — пишет он А. А. Толстой, — так много занимает меня теперь настоящая война и сильно трогает меня».

Если роман называется «Анна Каренина», почему в нём так много Лёвина?

Выдвинувшись на передний план в процессе работы над романом. Лёвин становится в нём полномочным представителем автора: Толстой доверяет ему свои размышления о жизни, семье и хозяйстве и даже придаёт ему свои черты. Перед свадьбой Лёвин показывает Кити свой интимный дневник — то же самое сделал Толстой, готовясь к венчанию с Софьей Берс; первые месяцы семейной жизни Лёвина очевидно схожи с тем же периодом в жизни автора, подобно Толстому, Лёвин ходит на охоту и косит траву с мужиками, из «Исповеди» мы знаем, что Толстой — так же, как Лёвин, — прятал шнурок и боялся брать на охоту ружьё, чтоб не покончить с собой; сама фамилия героя говорит о родстве с автором. Лёвин как бы задаёт «позитивную повестку», альтернативную истории Анны: вместо слепой страстной любви, которая сжигает человека изнутри, он движется к идеалу любви жертвенной, заставляющей забыть о своём эго во имя высшей правды. Не всем эта альтернатива кажется убедительной: если любовь Анны дана нам во всей захватывающей чувственной полноте, то идеал Лёвина — скорее в виде умозрительного поиска. Набоков считал его многословные рассуждения и вовсе излишними: «Толстой-художник допускает ошибку, уделяя им столько страниц, тем более что они тесно связаны с определённым историческим отрезком и собственными идеями Толстого, которые менялись со временем и быстро устарели»[1357].

Так всё-таки Левин или Лёвин?

Известно, что в семейном кругу Толстого называли Лёв. Сохранилось свидетельство Константина Леонтьева, что Толстой произносил фамилию своего персонажа как «Лёвин». В англоязычном издании лекций Набокова также фигурирует «Lyovin». Однако, учитывая общепринятое произношение имени Лев, а также в отсутствие прямых авторских указаний не будет ошибкой произносить фамилию через «е». Любопытный факт: прежде, чем окончательно переименовать героя, который в первых редакциях носил фамилию Ордынцев, Толстой дал ему фамилию Ленин[1358].

А история брата Лёвина — зачем она в романе?