Вероятнее всего, называя «Трёх сестёр» водевилем и «весёлой комедией» (а, к примеру, «Вишнёвый сад» — «фарсом»), драматург в первую очередь хотел избежать излишней экзальтации при исполнении. В письме Книппер Чехов так просил её играть Машу — героиню с особенно тяжёлой судьбой: «Не делай печального лица ни в одном акте. ‹…› Люди, которые давно носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто». По-видимому, автор специально акцентировал внимание режиссёров и артистов на любовной интриге «Сестёр»: все трагические события — от смерти отца Прозоровых до дуэли Солёного и Тузенбаха — принципиально вынесены за сцену. Цитируя двух проницательных рецензентов, можно сказать, что Чехов хотел показать «глубокую драматичность повседневной жизни даже и без потрясающих эффектов», и в этом смысле не так важно, как именно определять жанр «Сестёр» — пьесы, построенной на «тонких движениях жизни: будничной мысли и будничного страдания».
Были ли у героев пьесы прототипы?
Одна из литературных легенд гласит, что прототипами сестёр Прозоровых были Оттилия, Маргарита и Эвелина Циммерман — основательницы первой частной школы в Перми. Соответствующая табличка висит на стене их дома (сейчас это здание Медико-фармацевтического училища); то же написано у них на могильной плите. По другой версии, Чехов мог вдохновиться историей сестёр Бронте, биографию которых автор отправил в таганрогскую библиотеку в 1896 году. Подобно Прозоровым, эти одарённые девушки всю жизнь мечтали вырваться из провинциального Йоркшира; у них был брат, который, как и Андрей, подавал больше надежды, но с годами сильно опустился. А писатель Борис Лазаревский и вовсе считал, что одна из трёх сестёр — Мария Чехова, помогавшая знаменитому брату в хозяйственных и финансовых делах: «Что-то прелестное есть в выражении её глаз, что-то умное и вместе страдальческое».
Куда более убедительные прототипы — у других персонажей пьесы. На Тузенбаха похож поручик Евграф Егоров, который вышел в отставку с желанием работать, — Чехов познакомился с ним, когда жил в Воскресенске, а в 1891–1892 годах они вместе боролись с голодом в Нижегородской губернии. Циника Солёного напоминает грубый и жестокий поручик фон Шмидт, сосланный в Сибирь и сопровождавший Чехова по дороге на Сахалин. Глухой сторож Ферапонт — это, возможно, сотский, который служил при Бавыкинском волостном правлении и регулярно приходил в усадьбу Чехова Мелихово с казёнными бумагами. А в образе прямолинейного и простоватого учителя Кулыгина, мужа Маши, Чехов вывел своего таганрогского приятеля и актера МХТ Александра Вишневского. Именно этого персонажа он сыграл в первой постановке «Трёх сестёр» и, похоже, так и не понял, что стал объектом не вполне добродушной пародии.
Где происходит действие «Трёх сестёр»?
Чехов прямо не называет место, в котором разворачиваются события пьесы, он только указывает, что «действие происходит в губернском городе». Из реплик персонажей мы можем узнать, когда его основали (200 лет назад), сколько человек в нём проживает (100 тысяч) и что про них думают герои «Трёх сестёр». Маша считает, что «в этом городе знать три языка ненужная роскошь». Ей вторит Вершинин, который называет местных жителей отсталой, грубой и равнодушной ко всему «тёмной массой». Тузенбах жалуется, что здесь никто не может оценить красоту музыки. А по словам Андрея, тут никогда не было «мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему».
Сибирская улица. Пермь, 1900-е годы[1547]
Можно предположить, что в этой пьесе Чехов изобразил быт типичного российского города средней руки с его интеллектуальной ограниченностью и скукой. Впрочем, в письме Максиму Горькому драматург выразился более определённо: «Действие происходит в провинциальном городе вроде Перми». Чехов посетил её в 1890 году, когда ехал на Сахалин.
В чём смысл пожара в третьем действии?
Пока Чехов работал над пьесой, сгорел дом его соседей, местный театр и московский магазин «Мюр и Мерилиз». Впечатления от этих эпизодов легли в основу третьего действия «Трёх сестёр», которое разворачивается ночью на фоне городского пожара.
Писатель считал его центральным для всей драмы: «Если испортите III акт, то пьеса пропала и меня на старости лет ошикают», — писал он Книппер. Ему было из-за чего переживать: корреспондентка рассказывала, что во время репетиций Станиславский «делал на сцене страшную суматоху, все бегали, нервничали»; в свою очередь, Немирович-Данченко предлагал показать зрителям «пустоту и игру не торопливую» — «это будет посильнее». Чехов согласился со второй идеей: «Конечно, третий акт надо вести тихо на сцене, чтобы чувствовалось, что люди утомлены, что им хочется спать… Какой же тут шум?» Впервые увидев спектакль, драматург указал на другую оплошность: «Не так звонили и изображали военные сигналы во время пожара», — и лично объяснил, как должен звучать провинциальный колокол.