Полка. О главных книгах русской литературы

В первоначальном замысле «Петербург» прямо продолжал «Серебряного голубя»: невесте Дарьяльского Кате приходило письмо, которое тот написал перед своим убийством; дядя Кати, крупный чиновник, ехал посоветоваться со своим другом — сенатором Аблеуховым. Тут Белого захватила цепочка ассоциаций, связь видов и звуков Петербурга с вырисовывавшейся в воображении фигурой сенатора — и прежний замысел был отброшен. Однако некоторые его детали сохранились. Мастеровой Стёпка в «Серебряном голубе» уходит в неизвестном направлении — чтобы появиться во второй главе «Петербурга» и пересказать своим столичным знакомым историю сектантов и убитого ими злосчастного «барина» Дарьяльского. Так морок петербургского «низа» подпитывается дикой стихией родом из совсем другой России. Утрированно неграмотная речь Стёпки и его обосновавшихся в Петербурге земляков («эвона», «ничаво», «нет у них надлежащих понятиев», «аслапажденье») вторит такой же речи деревенских сектантов-«голубей». Эта нарочитая ненормативность, которую Иванов-Разумник называл безвкусицей, для Белого — знак хтонической угрозы. Постоянный собеседник Стёпки революционер Дудкин в финале «Петербурга» сходит с ума и закалывает ножницами провокатора Липпанченко.

Николаевский мост в Санкт-Петербурге. Около 1888 года[1708]

Кроме того, в «Петербурге» упоминается уездный город Лихов из «Серебряного голубя». Вместе с Мухоединском, Гладовым, Мороветринском и Пупинском он олицетворяет «современную „больную“ Россию, которой суждено пройти через духовное преображение»[1709].

Если в «Петербурге» исследуется городское пространство, то «Серебряный голубь» — роман, с одной стороны, о стремлении к «земле, к природе родных полей»[1710], с другой — об угрозе, которые таит это пространство. Несмотря на то что в эпилоге «Петербурга» Аблеухов-младший тоже «расхаживает по полю, по лугам, по лесам» и читает «русского философа» Григория Сковороду, из второй, «берлинской» редакции «Петербурга» Белый убрал почти все реминисценции из «Серебряного голубя».

Можно ли считать Белого наследником Гоголя и Достоевского?

Множество мотивов и тем «Петербурга» берут начало в гоголевской прозе: обманчивость города — из «Невского проспекта», безумие Дудкина — среди прочего, в «Записках сумасшедшего». Многочисленные лирические отступления «Петербурга», конечно, навевают мысль о «Мёртвых душах».

Белый сам отмечал свою преемственность с Гоголем: «Проза Белого в звуке, образе, цветописи и сюжетных моментах — итог работы над гоголевскою образностью; проза эта возобновляет в XX столетии „школу“ Гоголя»[1711]. В книге «Мастерство Гоголя» Белый без обиняков включал «Петербург» в анализ: «Ряд фраз из „Шинели“ и „Носа“ — зародыши, врастающие в фразовую ткань „Петербурга“: у Гоголя по Невскому бродят носы, бакенбарды, усы; у Белого бродят носы „утиные, орлиные, петушиные“; другой пример — типичный „тройной повтор Гоголя“: „странные, весьма странные, чрезвычайно странные свойства“»[1712]. Развивает Белый и традиции гоголевской ономастики: тот же Аполлон Аполлонович — своего рода двойник Акакия Акакиевича из «Шинели» Гоголя и одновременно «значительного лица», к которому Акакий Акакиевич идёт со своей бедой: «он в аспекте „министра“ — значительное лицо; в аспекте обывателя — Акакий Акакиевич»[1713].

Связь с Достоевским в «Петербурге» проработана скорее не на уровне стилистики, а на уровне мотивов и персонажей. К «Преступлению и наказанию» восходит проблематика убийства ради высшего блага. Важна для «Петербурга» и поэтика скандала, столь продуктивная у Достоевского. Аблеухов-младший похож на Раскольникова и Ставрогина, Дудкин — на Свидригайлова, Раскольникова, Ивана Карамазова и «подпольного человека» (он сам называет себя «деятелем из подполья»). Провокатор Морковин — агент охранки, который велит Николаю Аполлоновичу убить отца, — напоминает одновременно Порфирия Петровича из «Преступления и наказания» и Смердякова из «Братьев Карамазовых» (например, он разыгрывает Николая Аполлоновича, называя себя его братом, сыном Аблеухова-старшего от некой белошвейки; параллель к этому — происхождение Смердякова, незаконного сына Федора Карамазова). Фамилия провокатора Липпанченко, возможно, образована от имен персонажей «Бесов» — Липутина и Толкаченко; к Липутину может восходить и Лихутин[1714].