Полкороля

– Непременно поблагодари его, когда снова увидишь. – Анкран пошевелил плечами, втискиваясь поудобнее. Все набились вплотную друг к другу – но с ними это не впервой. Здесь, на просторах северных пустошей, не было места ни неприязни, ни гордыне, ни розни.

Ярви прикрыл глаза и представил отца, бледного и холодного на каменной плите.

– Отец умер.

– Жалко, – пробасил Джойд.

– Спасибо, что хоть тебе жаль.

Ярви расслабленно откинул руку и не сразу понял, что та упала поверх руки Сумаэль. У него не возникло неприятных ощущений от ее твердых пальцев, лишь тепло, там, где ее кожа соприкасалась с его. Он не двинул ладонью. Не убрала свою и она.

Медленно он сомкнул пальцы на ее кисти.

Надолго воцарилась тишь. Снаружи снежного укрытия приглушенно печалился ветер, и внутри себя Ярви слышал каждый размеренный вдох.

– Вот. – Он почувствовал на лице дуновение этого слова, почувствовал, как Сумаэль берет его за запястье. Но отряхнув с глаз дремоту, не разобрал в темноте выражения ее лица.

Она перевернула его кисть и что-то вложила в ладонь. Черствый, заветренный, недорастаявший и вместе с тем мокрый – но это был хлеб, и, боги, как он был рад этому хлебу!

И они сидели, прижимаясь друг к другу, кое-как перебиваясь своей долей, и вроде бы удовлетворенно, по крайней мере – с облегчением, жевали, а потом, один за другим, глотали и затихали, и Ярви гадал в тишине, наберется ли он храбрости снова взять Сумаэль за руку.

А потом услышал ее голос:

– Это последняя еда.

И снова воцарилась тишина, но в этот раз куда менее уютная.

Ральф сонно пробормотал в темноте:

– Сколько еще до Ванстерланда?

Никто ему не ответил.

Лучшие бойцы

– Гетландцы лучше всех, – одышливо скрипел Ничто. – Они дерутся все как один. Каждого закрывает щит соплечника.

– Гетланцы? Ха-ха! – Ральф храпел паром из ноздрей, пока вслед за Сумаэль взбирался на пригорок. – Как долбаное стадо овец – их гонят на убой, а они все блеют! А ежели соплечник упадет – все, конец? В тровенландцах – вот в ком горит огонь!

Целый день они так вот и спорили. Что лучше – меч или лук? Южнее или нет Хеменхольм острова Гренмер? Крашеная ли древесина или пропитанная маслом боле по нраву Матери Морю и к какому, стало быть, судну та окажется благосклоннее? Ярви не представлял, откуда у них берется дыхание. Ему самому его едва ли хватало.

– В тровенландцах? – проскрипел Ничто. – Ха-ха! А когда огонь весь выгорит – конец? – Сперва они пытались излагать свои точки зрения рассудительно, потом отстаивали их, все меньше считаясь с чужим мнением, и в итоге доходили до соревнования – кто кого передолдонит насмешками. По мнению Ярви, ни один не уступил ни пяди с тех самых пор, как затонул «Южный Ветер».

Третьего дня кончилась пища, и голодная пустота внутри Ярви пожрала уже все его надежды. Когда этим утром он размотал парусину с ладоней, то не узнал их: кисти рук одновременно и высохли, и опухли. Кончики пальцев выглядели как восковые, их сводило от прикосновения, внутри кололо точно иголками.

Впали щеки даже у Джойда. Анкран прихрамывал и безуспешно пытался скрыть свою хромоту. Ральф начал дышать с присвистом, от которого Ярви не переставало коробить. Раскинутые брови Ничто покрыл иней. Располосованные губы Сумаэль становились все тоньше, бледней и все крепче сжаты, стоило путникам протащиться очередную милю.

И гул препирательств этих двух обреченных соперников навевал на Ярви мысль лишь об одном состязании: кто из них умрет первым?

– Гетландцы знакомы с дисциплиной не понаслышке, – гудел Ничто. – Гетландцы – это…

– Да какому дурню конченому не пофиг кто? – рявкнул Ярви, обойдя обоих стариков. Не на шутку рассвирепев, он ткнул им в хари своим обрубком. – Люди – как люди, везде и всюду. Лучше, хуже – кому как повезет! А теперь поберегите дыхание, надо идти! – И он засунул руки обратно в подмышки и, превозмогая себя, двинулся в гору.

– И поваренок он, и мыслитель, – просипел сзади Ральф.

– Понять только не могу, от которого ремесла тут меньше проку, – бормотнул Ничто. – Надо было дать Триггу его прикончить. Естественно, гетландцы…

Достигнув края холма, он замер. Все замерли. Перед ними раскинулся лес. Лес тянулся во всех направлениях, исчезая вдалеке за серой пеленой снегопада.

– Деревья? – прошептала Сумаэль, не отваживаясь поверить глазам.

– Деревья означают еду, – сказал Ярви.

– Деревья означают тепло, – сказал Анкран.

И, врасплох для самих себя, все как один с улюлюканьем кинулись вниз по склону, резвясь, точно дети, которым отменили на сегодня повседневные труды. Ярви упал, кувыркнулся, взбивая снежные струи, и вновь приземлился на ноги.

Беглецы неслись, бойко барахтаясь в снегу – сперва между невысоких, сглаженных сопок, а потом среди стволов могучих пихт, таких толстых, что иные Ярви не смог бы обхватить руками. Пихты высились колоннами некоего святого храма, где люди казались незваными возмутителями спокойствия.