Полковник

— Слышали? Нет, вы слышали, Павел Константинович? — сказала Нина Андреевна. — Нет, последнее время просто понять не могу, почему мне ежедневно по радио, по телевизору, в газетах, а теперь вот и внучка родная — все внушают, что я, простая женщина, прожила плохую, угнетенную жизнь, позорную даже… Что я была просто-напросто несчастная, то есть раба какая-то… Но я-то, Павел Константинович, оглядываюсь сейчас на свою жизнь прожитую и не вижу в ней ничего позорного. Мне нечего в ней стыдиться, нечего каяться. — Нина Андреевна пододвинула полковнику розетку с клубничным вареньем. — Пусть каются те, кому есть в чем. Я же всю жизнь честно работала… как и весь народ. Строили, воевали, детей растили… и-и, неужели ж мы так все поголовно и были несчастными?! Да никогда не поверю! Счастливыми были — это вот помню. Самым форменным образом. А как Чкалова встречали, помните? А как выше всех в мире наши стратостаты взлетели! А как наш Гагарин! Да что говорить! И как же обо всем этом можно сейчас позабыть? А как мы в тридцать втором за одиннадцать месяцев пустили первый в мире завод искусственного каучука? А техника какая — тачка да лопата. Да, деревня, может, и разорялась… это да… согнали нас с деревень, но ведь промышленность-то действительно вперед шагала гигантскими шагами — за одиннадцать месяцев такой гигант отгрохали! Я себе два года приписала, со взрослыми наравне работала, разве ж это у нас отнимешь! Да я, можно сказать, горжусь! У меня и медаль, Павел Константинович, есть за это. Да, я откровенно вам заявляю — горжусь. И буду гордиться! Потому что наш каучук потом в войну много пользы принес.

— Я знаю, — серьезно сказал полковник, — хороший был каучук, намного лучше, чем у немцев.

— Ну так как же после этого можно внушать, что мы несчастная, забитая страна! Да есть ли у них совесть! А потом — зачем? Зачем, Павел Константинович, внушать, что мы жизнь свою прожили плохо?

— А это затем, уважаемая Нина Андреевна, что если случится через некоторое время заметное ухудшение жизни и вы это ухудшение почувствуете, так чтоб вы не возмущались и но протестовали, потому что вам уже до этого успели вбить в голову, что жизнь вы прожили несчастную, бессмысленную, рабскую. А это ухудшение, которое вы заметили вокруг, ничего не значит в сравнении с той рабской жизнью, которой вы раньше жили. Следовательно, нечего вам теперь и возмущаться.

— Понятно, знай, сверчок, свой шесток! Но только как же мне не возмущаться, Павел Константинович! Я уже сейчас вовсю возмущаюсь…

— Ну, хватит тебе, бабуля, глупости свои высказывать! — И Лариска решительно мимо них прошла в туалет.

— Вот так, Павел Константинович! Глупости! И что же вы на это скажете?

— Ничего не скажу, Нина Андреевна. Пойду в свою берлогу военные мемуарчики дочитывать.

* * *

Полковник читает в основном мемуары наших авторов, но есть у него с десяток мемуаров зарубежных, многословно разбирающих прошедшую войну, и Россию в частности. В основном вранье, конечно, считает он. Но и среди зарубежных встречает нечто любопытное, не лишенное смысла, поэтому читает все мемуары о прошедшей войне. Хотя глаза слабеют все больше и больше, очков уже не хватает, лупу купил. Сегодня читает «Семь походов на Москву», где речь идет о Гитлере, Наполеоне и прочих — помельче. Автор книги («недобитый враг») говорит о некоей причине, по которой, по его мнению, все семь походов на Москву кончались поражением для тех, кто пытался покорить Россию, одураченный ее вроде бы сонным, отсталым видом, пьянством, невежеством и так далее.

«Все это внешне, — пишет наученный горьким опытом вражеский генерал, — но стоит только напасть на эту непонятную страну, как она словно бы тут же проснется, заработает на полную мощь и в считанные недели (даже не месяцы и годы) раскрутит такую пружину, что разгромит, вышвырнет любого врага!»

Вот бы почитать эту полезную книжицу сегодняшним нашим нытикам и пессимистам, не разбирающимся в собственной стране. Какие-то глубоко возвышенные мысли возникают в нем по этому поводу, впрочем, никак не мешая заниматься конкретным делом, назначенным на сегодня. А именно: в связи с ухудшением состояния здоровья, а в карточке болезней количество их перевалило за пятнадцать (курить совсем пришлось бросить, и в парилку уж почти не ездит), предстояло перейти на другую диету питания, более соответствующую ухудшению. Этим он и занялся.

Раскрыл толстый том «Лечебного питания» и углубился в него. До сих пор, а это значит год с лишним, у него была диета № 2, назначаемая, как известно, при катарах, колитах, сопровождаемых пониженной кислотностью. Полковник очень привык к диете № 2, да и Нина Андреевна удовлетворительно справлялась с особенностями данной диеты, полковнику жаль было расставаться со вторым номером, но что поделаешь.