Полковник

И чем больше ходил вдоль рядов, поблескивающих дорогим блеском, тем интереснее становилось. А в чем тут дело — непонятно. Раньше как было — а так: машины и машины, все похожи. Сами же автовладельцы редко кто с ними на равных, чаще хозяева рядом с машинами — в каком-то подчиненном положении. Машины все такие новенькие в сравнении со своими владельцами, все такие красивые, ухоженные, а главное — все такие ужасно дорогие… За многих же автовладельцев Сашка и пятака бы ломаного не дал, узнал он здесь многих. Он уже и замерз и подустал, и хмель повыветрился, уже и следующий час передачи приближался, а Сашка все ходил. Иногда подходил, глядел в специально прорезанное в брезенте окошечко, вглядывался в черноту, старался определить — есть там что или нет. И ведь что странно: стоило минуту-другую вот так пристально ему вглядеться в темноту, ни о чем не думая при этом, как действительно что-то такое приходило, ощущал что-то. Вроде того же, что вечером ощутил, когда под покачивание проводов на фонари засмотрелся, — какое-то механическое чуждое движение, а вот поди ж ты — одно с другим связалось, увязалось, качалось, разгоралось да наконец и осветило всю стоянку. Оформило ей до утра совсем иную, ночную жизнь. Так вот и тут, когда приникал к каркасу, искал в его черноте, каким-то душевным обострением прощупывал насквозь, и тогда через минуту отзывалось из черноты: «Здесь я!» И действительно, тут же явственно уже и блеснет черным лаком «Волга», или рубиновым пергаментом «Запорожец», или «Жигуль» последней модели отчетливо проявится своей особой параллельностью граней, настолько правильной и четкой, что сердце так и екнет — вспомнит Сашка кристаллы горного хрусталя, которые часто находил на лесоповале… Одни машины кажутся Сашке очень самодовольными, другие вроде бы подемократичнее, попроще, одни задом к нему стоят, передом другие — видно, и тут все как у людей… После того как провел он очередную передачу объявлений, прилег, вздохнул и вместе с неясным ощущением какой-то всеобщей несуразности пришло вдруг на ум такое же несуразное: «Ну а отпуск в этой лавочке мне будет или как? — Сашка даже приподнялся, сел: — Черт-те что! — Он встал, включил приемник, Алла Пугачева пела: «То ли еще будет, ой-ой-ой!» Сашка с остервенением крутанул ручку, не любил он певиц, он стал ходить по комнате. — Вот это здорово! — с остервенелой веселостью думалось ему. — А ведь вполне могут и зажать отпуск… в этой шараге. Точно так же как зажали спецодежду, валенки и прочее, прочее… — Он ходил три шага к окну, три к столу обратно или ходил — два шага к приемнику, два к столу товарища Мурасеева. Нечленораздельно Сашка цыкал, тюкал, сплевывал, бормотал иногда: — Нет, ну даешь! А?! — И опять сплевывал, цыкал, тюкал, ходил. Нет, отпускных денег было не жаль. Хотя конечно же не помешали бы, кто ж спорит. И все же было тут другое. И до того неожиданное… все ходил, сплевывал, затылок чесал — было тут такое же громоздкое, нелепое, как и вся эта платная стоянка, чтоб ей… трам-пара-рам!.. да-да, как вся эта платная стоянка с наросшим над нею, как гриб-паразит, комбинатом… чтоб и ему… трам-пара-рам!.. Сашка давно уже к ним приглядывается, да-да — давно! Сашку не проведешь, он многое повидал, полжизни прожил, на лесоповале кое-что уразумел, он давно уже чует… Чует всем нутром, всей шкурой ощущает неестественность всей этой… «кон-тор-р-ры», — Сашка так презрительно выговаривает это слово, что получается почти «контра», он сплевывает презрительно… Даже должности Сашкиной — сторож-приемщик — нет ни в одном справочнике по труду, нет ни в одном законе! Да и стоянки не должно быть нигде, не отпущено на нее никаких денег, не должна она быть построена! Но вот ведь построена, вот же, вот же — за окном! Каркасики, дорожки размечены… Знает, знает Сашка, как она построена! Одному «времянку» дали — ворота сварганил, другому «постоянку» — забор устроил, третий колючую проволоку над забором натянул. А как эти ловкачи всё устроили — никому и дела нет! Мы тебе — место, ты нам — электронную сигнализацию! А? Идет? Вот и ладушки! «Ладушки-оладушки!» — передразнивает Сашка товарища Мурасеева… Сашка, хоть и молчит, все слышит, все смекает! Вчера один обои принес, чтоб смотровую комнату оклеить. «Темноватые, — сказал товарищ Мурасеев, — неси посветлее… если хочешь постоянное место». И ведь принесет, хоть наизнанку вывернется, а принесет! Что она, стерва, эта стоянка, с людьми делает! Во всем, буквально во всем видит Сашка эту неестественность, эту вывернутость наизнанку. И в запертом туалете, и в собачках, которые вчерашний торт ни за что кушать не станут, и в женах, ждущих мужей на ветру, пока мужья те драгоценную машинку потеплее укрывают, — во всем эта вывернутость наизнанку… Один замазку несет, другой — новенькую цепь для собаки… А где взял? Где взял?!