Полковник

Плывущий по морям, по океанам тяжелый айсберг… Нет, удивительная страна, удивительный народ! Полковнику теперь не то что мысли, но даже удивление от них приносит усталость. Он вздыхает, перестает думать и просто ищет ногами грелку, час тому назад оставленную Ниной Андреевной. И уже ни о чем не думает в тепле, укрывшись одеялом, он просто грезит — так намного легче. Легко, приятно так порхается ему над теплой мягкой грелкой, словно над свинцовым грузом жизни, который, как ни старайся, не охватить, не объяснить, и остается только удивляться, только тяжесть чувствовать. Легко, приятно в нем сейчас порхают даже и не мысли, а словно бы легкие заставочки к ним. То поле увидит у себя в деревне на взгорье и издали еще определит: это вот уже засеяно, а то — еще пустое. То осенний разлив, водополье опять раскинется пред ним — и опять он точно знает, где пройти можно. И все это он знает без каких-то там признаков, ориентиров, а лишь настроением, лишь радостью угадывания своего родства со всем этим… А то вдруг ни с того ни с сего вспорхнет вдруг над ним купол уютной церквушки на деревенском кладбище. Купол в ярко-синее небо расписан, летят по небу белокрылые ангелы-архангелы-херувимы… какими-то сдобными, пушистыми они кажутся снизу… наверное, и Рая давно уже замужем, может, и ребенок есть, дочь или сын… сверкают звезды, луна и солнце… все под тем небом, на котором одновременно есть и луна, и звезды, и солнце, помнится, выглядело совсем по-другому. Даже гроб, когда его вносили в церквушку. И Нина Андреевна теперь порою кажется ему попавшей вдруг под это аляповато-странное, радостное небо, где есть уже всё: и луна, и солнце, и звезды. И то, что не перебрался к ней, хотя и нравилась она ему и должен, просто по всем правилам обязательно должен был перебраться, — и это под тем странным небом выглядело сейчас совсем по-другому. А ведь действительно ничто не связывает ни его, ни ее, тянутся друг к другу, привыкли, да и одиночество ведь это не сон, напускаемый на человека темнотой, нет: одиночество — это роковая ошибка… Смешно, конечно, сейчас вспоминать, но было время — однажды почти решил в семью вернуться… что-то помешало: письмо ли не пришло или еще что, сейчас уже и не вспомнить… Да, а человек, рождаясь, сразу попадает в заботливые руки, покидать мир надо также в чьих-то заботливых руках… И все же в семью не вернулся и к Нине Андреевне не переехал. Есть вещи необъяснимые. Необъяснима же радость от засеянного поля, необъяснима высота чувств вступившего в храм под купол неба, на котором есть все, что надо человеку. Не объяснить, почему не переехал и полковник, а лучше всего все это непонятное обозначить тем сладостным пределом, коего дозволено достать полковнику, как всякому человеку на краю жизни, да и покончить на этом.

15. ТАК НАДО!

Многообразными прорастаниями своих семян цепляется жизнь за каждый взгляд, за всякую мысль, и за слабенькое чувство, и даже за еле слышимый вздох, что издает порой полковник, закутанный наглухо в одеяла, забившийся в грелки и подушки. Нет, уж коль не совсем искра в тебе угасла — светит, греет, тлеет, — тянет, тянет из-под одеяла дрожащую руку полковник, берет в отсутствие Нины Андреевны книгу ее, открывает на закладке…

«Слово — принцип — нам не нравится, потому что оно заключает в себе представление о чем-то холодном, нечувствующем, абстрактном, тогда как мы понимаем Абсолют как живую, горячую, живительную, действующую, чувствующую реальность… О действительной природе Абсолюта мы, конечно, на самом деле ничего знать не можем, ибо она превосходит всякий человеческий опыт, и у человека нет мерила, которым он мог бы измерить природу Абсолюта…»

Все сходится! Охватила полковника дрожь, все сходится, и в то же время это, как блестящие рельсы, убегающие за горизонт, на самом деле никогда сойтись до конца не сможет! И чтоб не сдвинулось в нем непоправимо что-то главное, скорей ударил он книгою о стол, смахнул с него все, так что на чистой темной полировке глубоко и бледно осталось лишь мерцать одно пятно неизвестного происхождения. Торопливо, не глянув даже вверх — не от лампочки ли пятно-то, — тяжело дыша и весь дрожа, поднялся полковник, сходил за веником и вымел все в коридор, в самый угол. Потом взял чистый лист, стал брату писать: «Здравствуй, Петр! Прошу тебя…»