Полковник

Правда, порою мельтешили, слегка размывали эту тяжесть великого, кровью политого братства совсем недавние междоусобные события, спровоцированные жалкой кучкой отщепенцев. Но что это в сравнении с белоснежной громадой Арарата! так — спазмы, не более. В конце концов многочасовое видение Арарата собралось в полковнике твердой уверенностью, что мир может раскачиваться подобно ваньке-встаньке как ему угодно — упасть же ему никогда не суждено. Только вот губы у Нины Андреевны… только вот рот и глаза, когда нагибалась поближе… как-то все это неохотно в душе полковника связывалось с этой вечной выпрямленностью мира. Что-то обидное порою даже мерещилось полковнику… легковесное, сытое?.. Да нет — она же славная, добрая… Сколько же лет она ждет полковника? Пять? Семь? Десять? Приревновала даже к поздравительной открытке Елены Николаевны, вот глупая… Да ведь Елена Николаевна — это, это… человек, так много в жизни испытавший, так много… нет, Нина Андреевна, конечно, очень хороший человек, но все же Елена Николаевна это уже другое… это уже сама Революция… И Надя — другое. Это уже — Великая Отечественная. Да, Надя, как и Елена Николаевна, — это айсберг, это надежно. В сущности, то, что она так и не вышла замуж после полковника, это ведь, как ни странно, всю жизнь как-то поддерживало его. Непонятно как, но поддерживало, теперь он точно мог бы сказать, и сильно поддерживало! Ведь, в сущности, все эти годы там было место, куда всегда вернуться мог полковник. В сущности, вся вторая половина жизни, все духовно-интеллектуальное его развитие и стало возможным лишь потому, что постоянно жило в нем ощущение своего родного места, куда вернуться мог всегда. И даже, наверное, сейчас, когда так холодно в квартире, дует, отопление еще не включено, лежал и думал: «Да, величие человеческого духа — это несомненно, но кто ж подаст кружку воды? Кто нальет грелку горячей водою?»

Вечером Нина Андреевна ахала, хлопотала вокруг:

— Какая холодина! А я Коле дала трояк, все окна замазал замазкой — те-е-пло! Может, переедете? А? Хоть на недельку, отогреетесь хоть, да и мне полегче: туда-сюда не бегать.

— Завтра, завтра, — мягко улыбался полковник, наблюдая, как за оханьем, за аханьем, разговорами, неслышным хождением по квартире Нина Андреевна за каких-то полчаса и чай согрела, и грелку положила, и простыню перестелила, и многое уже успела.

— Сколько уж было этих «завтра», — она присела с чашкой напротив, — а? Павел Константинович.

— Гестерн, гестерн, — запел дребезжащим баритоном уже обогревшийся полковник, — нур нихт хойте, спасибо вам, Нина Андреевна, голубушка, намучились вы со мной, да?

— Ах, Павел Константинович, вот вы все шутите… а ведь вы знаете…

— Все знаю… все… завтра… до завтра, а?

Еще год, полтора тому назад был уверен полковник в Нине Андреевне, а сейчас ему мерещится что-то похожее на незаинтересованность уж больше в нем. Да и то правда, с какой стати — развалина он, кому нужен. С другой стороны, действительно, ведь не вчера же он развалиной стал, давно и постепенно дело шло к тому, видела же Нина Андреевна: что и к чему. Что же это было, что с удивлением разглядел он вдруг недавно? Удовлетворение? Сытость? Но откуда взяться удовлетворению, ведь не переехал же он к ней?! А может быть, именно поэтому, что не переехал? Ничего не понять. А может быть, кто-то другой у нее появился? Навряд ли! Опять рассказ ее бессвязный вспомнился, непонятный приступ нежности, похожий на укор, на упрек самой себе. За что? Да, что-то было в ней, наверняка было… что-то наподобие глубоководной рыбины, что выплыла глотнуть настоящего воздуха… И опять над всей этой сумятицей и тоской стариковской вырастала, словно айсберг, память человечья… Надя, Степка Мотыль, Елена Николаевна… Рая… внук…