Полковник

— Ну а это главное, что нас всех сегодня и объединяет. Согласен ли ты, полковник, помочь нам в таком славном деле, как спасение Отечества?

— Да… Да! Если вас действительно интересуют не колбаса и не шмотки — я с вами, други! Берите все, что у меня еще осталось, — честь, славу… всё, всё, всё!

— Спасибо, полковник! Иного ответа от тебя и не ждали…

Тут папиросный дымок туманцем как бы все окутал — зеркальный вид перед ним. И из тумана пригрезилась Рая. Идет будто бы, по колено скрытая туманом, словно бы мокрыми лугами, цветами идет и за руку ведет к нему белобрысого мальчишку. «Внук!» — так и ахнул полковник, явственно разглядев свои черты, черты отца и даже деда своего. Да ведь и как же иначе-то! А Рая повзрослела, исчезла полнота («А я что говорил!»), но то же платье на ней, любимое полковником, в цветах. Потом он видит, как уходит внук, затылок видит, поступь. «Правой! — командует полковник. — Р-раз, два, р-раз, два!» А сам словно бы все выше, выше поднимается… чтоб было подальше видно, как внук упрямо, без оглядки уходит. И еще раз невероятною тоскою сжалось полковничье сердце, последний раз. И вот уже с этой тоской стоит он вроде на балкончике знакомого ему здания военной комендатуры и делает шаг вперед: «Но я же разобьюсь!» Однако, о мостовую ударившись ногами, вдруг пошел полковник упругим, четким шагом и зорко видит: куда, зачем он шел. Перед ним — Абсолют.

Абсолют стоял, как обычно, небрежно-прямо, одна рука засунута за отворот полувоенного френча, в другой — трубка, в трубке табак «Герцеговина Флор». Взгляд прищурен, желтоват.

— Дочь без отца растет, — докладывал полковник четко, — жалко.

— Да, детей всегда жалко. — Абсолют усмехнулся, и лицо слегка исказилось болью, похожей на человечью.

— Но вы-то, по крайней мере, могли спасти своего сына! — воскликнул полковник, на миг ослепленный собственным отцовским чувством, признаки которого разглядел на лице собеседника.

— А-а… вон ты о чем, полковник. — Собеседник горько покусал прокуренный ус и добавил: — Сына тоже жалко… как и всех остальных. — Лицо его стало окутываться дымком из трубки, стало быстро удаляться, превращаться в сверкание, в ослепительную вершину.

— Но своего-то, родного-то, по крайней мере, — закричал вослед полковник, — почему не спасли?!

— Так надо! Так надо! Так надо-о-о…

Гулкое эхо катилось, нарастало…

— Нина Андреевна! — крикнул.

— Петр! — крикнул еще. — Держись, братишка!

— Рая, Рая… Ра… — Тут глаза его закрылись и все погасло.

16. ЭПИЛОГ

У Петра Константиновича уже был один инфаркт, это еще тогда, после несостоявшегося членкорства. Второй инфаркт случился после смерти брата. Многочисленные родственники думали, что Петр Константинович уже не поднимется. Но он поднялся, на удивление всем. Каждое утро появляется на балконе дачи с массивной сучковатой палкой в руке. Петр Константинович производит при этом много шума, грозно стучит палкой, хрипит, кашляет и отплевывается. На нем большая соломенная шляпа, по-украински бриль, подарок брата. На шляпе сидит все та же пташечка и три ее перышка — красное, синее и зеленое — вздрагивают и развеваются, когда кашляет Петр Константинович. Ниночка давно сбежала со своим юным велосипедистом. Велосипедист за эти годы, впрочем, как и Ниночка, перестал быть юным. Он отслужил срочную, сменил велосипед на «Яву-300». На мотоцикле они и укатили под покровом темноты.

Недели две или три тому назад Петр Константинович почувствовал неудобство в нижней челюсти, разбухла, резь началась, пришлось нижний протез совсем снять. Пошел в поликлинику, а там ему: «У вас зубы растут!» — «Полноте, — говорит Петр Константинович, — какие зубы, помирать пора!» — «При чем тут помирать, — ему отвечают, — русским же языком вам говорят, — зубы, самые настоящие зубы!» И выписали ему диетический творог, который положен при появлении новых зубов.