Полковник Кварич

– Нет, сэр, – ответила она с фальшивой улыбкой, – но она скоро вернется из мюзик-холла. Она не задействована во втором отделении. Но, прошу вас, входите, не надо стоять на пороге. Я уверена, что миссис д’Обинь будет очень рада вас видеть, потому что в последнее время она, бедняжка, ужасно нуждалась в деньгах. Вы даже не представляете, как мне попортили кровь эти заимодавцы. Сущие акулы!

К этому моменту они уже поднялись наверх, в гостиную, и Эллен включила газ. Комната была дорого, но безвкусно обставлена, с обилием позолоты и зеркал. Однако, в ней, судя по всему, не убирали с тех пор, как Тигрица ушла отсюда. На столе валялись игральные карты, а среди множества пустых бутылок с содовой, стаканов с недопитым бренди и прочего мусора, вроде окурков сигар и сигарет, лежала горстка медных и серебряных монет. На диван в живописном беспорядке брошены великолепный чайный халат из розового атласа, пара вышитых золотой нитью шлепанцев, далеко не миниатюрных, и странная длинная лайковая перчатка с таким необычайным количеством пуговиц, что это напоминало сброшенную кожу змеи.

– Я вижу, Эллен, твоя хозяйка развлекала гостей, – холодно сказал Квест.

– Да, сэр, просто приходили несколько подруг, чтобы немного поднять настроение, – ответила горничная с отвратительной улыбкой. – Бедняжка, ей так скучно в ваше отсутствие, что неудивительно… а потом все эти денежные неурядицы. Она вынуждена каждый вечер выступать в мюзик-холле, лишь бы только свести концы с концами. Вы даже не представляете, как часто я видела ее в слезах…

– Ах, – сказал он, встревая в поток ее красноречия. – Я полагаю, ее подружки курят сигары. Ладно, уберите этот беспорядок и оставьте меня… Впрочем, нет, сначала дайте мне бренди с содовой. Я дождусь вашу госпожу.

Служанка тотчас умолкла и сделала, как ей было велено, ибо было в глазах мистера Квеста нечто такое, что ей не понравилось. Поэтому, поставив перед ним бренди с содовой, она удалилась, оставив гостя наедине с его мыслями.

По всей видимости, те были не слишком приятными. Рассеянно глядя на безвкусные безделушки, Квест обошел пропахшую пачулями или чем-то подобным комнату. К приторному цветочному аромату примешивался запах застарелого сигарного дыма. На каминной полке стояли несколько фотографий, и среди них, к его отвращению, он увидел свой портрет, сделанный много лет назад. С самым грязным проклятием, какое он только мог себе позволить, Квест схватил его и поджег, держа над газом, подождал, когда пламя начнет лизать ему пальцы, и швырнул его в камин. Затем посмотрел на себя в зеркало на каминной полке – комната была полна зеркал – и горько усмехнулся неуместности своего джентльменского, респектабельного и даже утонченного вида в этой вульгарной, безвкусной, порочной комнате.

Внезапно он вспомнил про письмо, написанное почерком его жены, которое он украл из кармана халата Эдварда Косси. Он вытащил его и, сбросив с дивана чайный халат и бесконечную перчатку, сел и начал читать. Как он и ожидал, это было любовное письмо, очень страстное любовное письмо, яркий язык которого в отдельных местах достигал едва ли не высот поэзии, а вульгарность и даже глупость бесконечных клятв в любви до гроба искупалась их абсолютной серьезностью и самоотречением. Будь оно написано при более счастливых обстоятельствах и не нарушай оно заповедей морали, это было бы прекрасное письмо, ибо накал страсти всегда имеет необузданную красоту.

Прочитав, Квест аккуратно его сложил и сунул в карман.

– Видит Бог, у этой женщины есть сердце, – сказал он себе, – в этом не приходится сомневаться. И все же я так и не смог тронуть его, и Бог свидетель, хотя я виноват перед ней, я любил ее, да, и люблю сейчас. Что ж, это отличная улика, если, конечно, я когда-нибудь осмелюсь ею воспользоваться. Мы с ней оба блефуем, и в итоге победит самый смелый игрок.

Он поднялся с дивана – атмосфера этого дома душила его – и, подойдя к окну, распахнул его и вышел на балкон. Стояла прекрасная лунная ночь, хотя и довольно прохладная, но для шумного Лондона улица была очень даже тихой.

Взяв стул, он сел на балконе и задумался. Его сердце было смягчено страданием, и его мысли упали во вспаханную борозду. Он вспомнил свою давно умершую мать, которую он очень любил, вспомнил, как обычно читал ей свои молитвы, как воскресными вечерами она пела ему гимны. В свое время ее смерть, казалось, вытеснила из его жизни всю радость и красоту, но теперь он поблагодарил небеса за то, что она мертва. А потом Квест подумал о проклятой женщине, которая стала его гибелью, о том, как она вошла в его жизнь, развратила и уничтожила его. Затем перед его мысленным взором предстала Белль, Белль, какой он впервые ее увидел, – семнадцатилетняя девушка, единственная дочь вечно пьяного старого деревенского лекаря, теперь уже давно умершего, и он вспомнил о том, как в то время ее красота приостановила порчу его сердца, потому что он полюбил ее.