Читаем Полководцы XVII в полностью

И не выдержал гетман Сапега, отправил 15 ноября против опасного форпоста русской рати три полка конницы под командованием панов Рожинского, Микулинского и Стравинского. Отправил, заранее зная, что они вынуждены будут сражаться в крайне невыгодных для себя условиях — штурмовать укрывшуюся в остроге И вооруженную «огненным боем» стойкую в обороне русскую пехоту. Михаил Скопин-Шуйский вынуждал интервентов воевать так, как ему было нужно, и в этом еще раз проявлялось дарование полководца!

Полки Рожинского, Микулинского и Стравинского были отбиты воеводой Семеном Головиным без особого труда.

20 ноября к Ботову подошел полк пана Загорского, и тоже неудачно. Отборная польская конница оказалась бессильной перед русскими «пешими людьми», засевшими в острожках. Эти походы ничего не принесли гетману Сапеге, кроме новых людских потерь.

Между тем численность русского войска в Александровской слободе продолжала увеличиваться. По свидетельству Видекинда, в начале ноября сюда пришли полторы тысячи ратников из Ярославля «с хорошим вооружением: пешие имели длинные копья, а конные пики, как у поляков». Это замечание шведского историка очень важно. В русский лагерь прибывали не мужики-ополченцы, а «стройная рать». Из Москвы прибыл полк во главе с князьями Куракиным и Лыковым, в нем было три тысячи ратников и несколько пушек. Таким образом, войско Михаила Скопина-Шуйского увеличилось до тридцати тысяч человек, в нем совершенно затерялся двухтысячный отряд Якова Делагарди.

Казалось, можно начинать решительный поход на Москву. Другой, более нетерпеливый и неосторожный воевода, так бы и поступил, но Михаил Скопин-Шуйский действовал наверняка. В тылу русского лагеря интервенты еще удерживали важные опорные пункты: Суздаль, Юрьев-Польский, Ипатьевский монастырь под Костромой, вновь захваченный Ростов, Старицу, Ржев, Белую. Гетман Сапега продолжал стоять под Троице-Сергиевым монастырем, закрывая путь к столице. Более того, он вообще изменил тактику. Отчаявшись выбить воеводу из Александровской слободы, гетман активизировал военные действия в тылу и на флангах, посылая конные рати, чтобы расширить оккупированные территории. Скопину-Шуйскому предстояло срочно принять меры, которые бы противодействовали этой тактике. И такие меры были приняты — разнообразные и решительные.

Воевода Давид Жеребцов, который ранее сумел пробиться в Троице-Сергиев монастырь с большим отрядом отборных ратников, получил приказ постоянно беспокоить интервентов, устраивать вылазки, чтобы гетман был вынужден держать здесь значительные силы. Рати князей Хованского и Борятинского направились к Ростову и Кашину. Воевода Корнила Чеглоков совершил смелый кавалерийский рейд на север, в район Бежецкого Верха. В сражении у Задубровской слободы он «побил многих воровских людей, которые ходили от вора из Тушина, 30 рот, а побив, пришел в Кашин здорово, да привел с собою казаков добрых, да панов шестнадцать человек». Победа была громкой, но имела частный характер. Для возвращения северо-западных городов требовались значительные силы.

В январе 1610 года на Старицу и Ржев был послан воевода князь Иван Хованский. К нему присоединились иностранные наемники, которых привел из Швеции Горн, и новгородский воевода Иван Одадуров. Интервенты были выбиты из Ржева и Старицы, но гарнизон Белой оказал упорное сопротивление. Наемники, устрашенные потерями при штурмах города и русскими морозами, отказывались воевать. По словам летописца, «немцы, француженя почали изменять, отъезжати к Литве». Ивану Хованскому пришлось отступить.

Активизировали свои действия интервенты и на Коломенской дороге. Подвоз продовольствия в Москву с юга фактически прекратился. Царь Василий Шуйский послал туда рать во главе с князем Василием Мосельским, но у села Борщева тот был разбит. Летописец печально повествует, что «князь Василья побита, и многих живых поимали, и запасы все отбита, и коих было запасов и подняти не мочно, и те пожгоша», и поэтому «на Москве ж опять бысть сумнение великое и дороговь хлебная». Неудачно складывались для царя Василия Шуйского и военные действия под самой Москвой. Ночью интервенты и тушинцы напали на «деревянный город», сожгли сорок сажен стены, только с большим трудом их удалось отогнать. Несостоятельность Василия Шуйского как военачальника была очевидна всем, его авторитет продолжал падать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное