Полмира

— А я слышал, что у императрицы Юга так много кораблей, что она может составить из них мост через море.

— Дело не в кораблях и не в лошадях, — сказал Бренд, мягко потирая мозоли на ладонях. — Все дело в торговле, которая идет по Священной. В одну сторону идут рабы и меха, а серебро и шелк в другую. И серебро выигрывает войны в той же мере, что и сталь. — Он обнаружил, что на него все смотрят, и умолк в замешательстве. — Так мне говорила Гаден… в кузнице…

Сафрит улыбнулась, теребя гирьки, висевшие на ее шее.

— За теми, кто помалкивает, нужен глаз да глаз.

— Спокойные озера самые глубокие, — сказал Ярви, глядя своими бледными глазами на Бренда. — Богатство это власть. Корни ревности Верховного Короля в богатстве королевы Лаитлин. Он может закрыть Расшатанное море для наших кораблей. Отрезать гетландскую торговлю. Если на его стороне будут принц Кальива и императрица, то он может закрыть для нас и Священную. Задушить нас, даже не обнажая клинка. Если принц и императрица будут нашими союзниками, серебро продолжит течь.

— Богатство это власть, — пробормотал Колл себе под нос, словно испытывая, насколько эти слова правдивы. — Как ты получил этот шрам?

— Задавал слишком много вопросов, — сказал ванстер, улыбаясь, глядя на огонь.

Сафрит склонилась над Брендом, мягко тянула его бороду, ножницы резали. Было удивительно, что кто-то стоит настолько близко, так тщательно сосредоточен на нем, что мягкие пальцы касались его лица. Он всегда говорил Рин, что помнил их мать, но это были лишь истории, которые рассказывались снова и снова, выворачивались наизнанку до тех пор, пока он не стал помнить лишь истории, а не сами воспоминания. Ему всегда стригла волосы Рин. Он потрогал нож, который она сделала для него, и почувствовал неожиданную тягу к дому. К лачуге, ради которой они так усердно работали, и к отблескам огня на лице сестры, и беспокойство за нее нахлынуло так остро, что он сморщился, как от боли.

Сафрит отпрянула.

— Я тебя задела?

— Нет, — прохрипел Бренд. — Просто затосковал по дому.

— Там тебя ждет кто-то особенный, а?

— Только моя семья.

— Такого красавчика, как ты? Трудно поверить.

Досдувой наконец положил конец уловкам Колючки, поймав ее за буйные волосы, и теперь схватил ее другой рукой за пояс, поднял, словно сноп сена, и бросил ее в канаву.

— На некоторых из нас лежит проклятие неудач в любви, — угрюмо сказал Ральф, когда Скифр выкрикнула перерыв и стала разглядывать в канаве свою ученицу. — Меня не было на моей ферме слишком долго, и моя жена снова вышла замуж.

— Для тебя, быть может, это и неудача в любви, — пробормотала Сафрит, бросая в огонь клок бороды Бренда, — но удача для нее.

— Неудача в любви, это когда приносишь клятву вообще не любить. — Вздохнул Отец Ярви. — Чем старше я становлюсь, тем меньше нежная забота Праматери Вексен кажется мне хорошей заменой любви.

— У меня была жена, — сказал Досдувой, усаживаясь у костра и осторожно подыскивая удобную позу для своих отбитых ягодиц, — но она умерла.

— Если ты раздавил ее своей тушей, то это не неудача, — сказал Одда.

— Не смешно, — сказал гигант, хотя смешки от многих членов команды доказывали обратное.

— Жены это не для меня, — сказал Одда. — Я в них не верю.

— Сомневаюсь, что они о тебе другого мнения, — сказала Сафрит. — Хотя мне жаль твою руку, которая все это время вынуждена быть твоей единственной любовницей.

Одда ухмыльнулся, заостренные зубы блестели в свете костра.

— Не жалей. Моя рука — нежная партнерша, и всегда хочет.

— И, в отличие от всех нас, ее не отпугивает чудовищная вонь твоего дыхания. — Сафрит смахнула несколько волосков с коротко остриженной бороды Бренда и уселась. — Готово.

— Можно мне позаимствовать ножницы? — спросила Скифр.

Сафрит осмотрела седую щетину на ее черепе.

— Не похоже, что тебе есть что стричь.

— Не для меня. — Пожилая женщина кивнула на Колючку, которая выползла из канавы и хромала к костру, скривив лицо и потирая больную голову. Распущенные волосы развевались и торчали во все стороны. — Думаю, еще один из наших ягнят нуждается в стрижке. Досдувой доказал, что эта копна — слабость.

— Нет. — Колючка бросила свое побитое деревянное оружие и убрала за ухо несколько прядей. Для нее, которая казалось никогда ничуть не заботилась о том, как она выглядит, это был странный жест.

Скифр подняла брови.

— Из многих твоих недостатков я не учитывала тщеславие.

— Я обещала своей матери, — сказала Колючка, хватая лепешку и запихивая половину в рот грязными пальцами. Она, может, и не победила троих мужчин в поединке, но Бренд не сомневался, что смогла бы их переесть.

— Даже и не думала, что ты так уважаешь мнение своей матери, — сказала Скифр.

— Не уважаю. Она всегда была занозой у меня в заднице. Всегда говорила мне, что надо делать, и это было всегда не то, чего я хотела. — Колючка вцепилась зубами в лепешку, как волк в тушу, одновременно жуя, говоря и плюясь крошками. — Всегда тряслась над тем, что обо мне думает народ, что они мне сделают, как меня это должно задевать, как это поставит ее в неудобное положение. Ешь так, говори этак, улыбайся так, писай этак.