Полночь мира (=Пепел Сколена)

  Зал наполнился жуткими воплями, мольбами и проклятьями. Вот теперь фодиры пожалели, что бросили оружие к ногам врага - но было поздно. Кто-то из дружинников бросался на старых врагов с кулаками против мечей и копий. Кто-то кидал в них факела, кубки, серебряные ложки... Закованным в железо горцам было ни жарко, ни холодно, зато их мечи и копья разили, не зная устали. Хуже было тем, кто предпочел не драться, а молить о пощаде: их убивали медленно и с наслаждением, буквально резали на куски. Пол в разгромленном пиршественном зале окрасился кровью. От неосторожно брошенного факела огонь побежал по гобеленам, пышным балдахинам, роскошной скатерти, загудел, забесновался на стенах, наполняя воздух жаром и едкой гарью, осыпая головы горячим пеплом, искрами и углями. Пламя легко охватило пересохшие стропила из драгоценного у фодиров, но вполне доступного кетадринам леса, оно уже гудело над головами, затевая собственный, долго откладывавшийся пир.

  - Уходим! - скомандовал Беррад. - Выводите девок!

  На женщин - и бывших невольниц, и бывших хозяек - обрушилась грязная брань и пинки. Впрочем, и без понуканий они с воплями устремились к выходу. Только оскверненная, втоптанная в грязь принцесса хотела броситься в пламя, но Беррад лично ухватил ее за косу и, несколько раз ударив ногами по ребрам, выволок наружу. "Эта свинья останется живой, а я умру? - вдруг подумала Эвинна. - Ну нет!" Взвизгнув, Эвинна пронеслась сквозь жаркий смрад пожарища и вклинилась в толпу рабынь. Жестокая затрещина от кетадрина - но тем все и ограничилось. Горец позволил ей жить - разумеется, лишь в качестве рабыни и подстилки на ночь. Лучше козы, но хуже жены или хотя бы наложницы. Снег обжег босые ноги холодом, как миг назад тлеющий пол - жаром.

  - Что, рабыня, холодно ножкам? - глумливо поинтересовался молодой кетадрин с окровавленным копьем. - Отморозишь ноги - скинем с обрыва, калеки и недотроги тут ни к чему. Видишь трупы? Подбери башмаки по ноге. Быстрее, а то как дам!

  Эвинне идти к трупам вовсе не хотелось. Да что там не хотелось - она отчаянно боялась мертвецов, вповалку лежащих последи двора. Седовласые старцы и старухи, мужчины в расцвете сил, ребятня чуть младше ее и вовсе младенцы. И ведь многие убиты не сразу... Эвинну вырвало. Даже Тьерри такого не творил! Шакалы, да что ж они делают! В нос рвался запах свежей крови и паленого мяса - кричащих младенцев подцепляли копьями и швыряли в пламя. А в голове снова и снова звучали крики принцессы Хидды: ее наверняка не оставили в покое, и если на рабыню-сколенку никто не обращает внимания, то уж бывшую принцессу каждый готов унизить и оскорбить. Сейчас, наверное, намотав роскошную косу на руку, какой-нибудь дикарь с гор забавляется с недавней хозяйкой замка. Теперь Эвинне было ее жалко до слез.

  Девушка осторожно подошла к смердящей свежей кровью куче тряпья.

  ...Пламя над старинной крепостью все разгоралось, треск пламени заглушал крики умирающих и истязаемых. Временами и пьяный хохот победителей.

  Одним из многих трофеев победителей оказалась огромная, толстая цепь с прикрепленными к ней кандалами - ее как раз хватило, чтобы сковать всех пленниц. Кетадрины потешались, мол, фодиры заготовили кандалы для самих себя. И безжалостно гнали живые трофеи на северо-восток, в родные горы. Отдохнуть можно было лишь на привалах, и то... на привалах всем без исключения приходилось исполнять любой каприз дружинников, любое, даже самое постыдное желание. Хуже всего приходилось, конечно, Хидде: Беррад и правда оказался отменным "наездником", безжалостным и выносливым. Его не трогали ни стоны, ни мольбы, а вот плеть частенько награждала Хидду новыми отметинами.

  - Не растягиваться, сучки! - злобный окрик смертельно уставшего, замерзшего горца, свист плети, отчаянный вскрик очередной жертвы. Эвинна была в голове колонны, и то втянула голову в плечи и припустила быстрее: с жестокостью кетадринских надсмотрщиков она познакомилась одной из первых. Наверное, они были злее баркнеев, фодиров и алков вместе взятых. Горцы, у которых слабые и добрые просто не выживают. Что с них возьмешь. - Отстающие считаются баранами!

  Дружинник не шутил. Вновь Эвинне доводилось видеть, как, ослабев от голода и побоев, женщины из крепости бессильно опускались в снег. Замыкающий колонну воин опускался над ними, взблескивал нож, брызгала на дымящийся снег багровая струя. В последней судороге трепетали и замирали ободранные, почерневшие от грязи и холода ноги. Человека резать, в сущности, не сложнее, чем овцу. Была бы сноровка и решимость. Ну и, конечно, на совесть заточенный нож.

  - Когда уже привал? - стонала, изо всех сил пытаясь не отстать, какая-то девица в замызганной юбке. Пробившись сквозь пелену безразличия, в памяти всплыло имя. Справедливый Стиглон, неужели это принцесса Хидда? - Я больше не могу... Меня зарежут, да?