Полночь в кафе «Черный дрозд»

Горе бывает разным: то вдруг нахлынет, захватит так, что невозможно даже мыслить здраво, то отойдет, затаится где-то в глубине души. Оно постоянно меняется, и эти вечные метаморфозы мучают, изматывают, выжимают все соки.

Бывают моменты – вот как сейчас, – когда кажется, что моя печаль извечна.

Может, так оно и есть.

Я еще долго оставалась на месте в надежде, что дрозды вернутся. Наконец медленно встала, закрыла окно и забралась в постель, чувствуя себя так, словно на грудь лег огромный камень. Натянула старенькое лоскутное одеяло до подбородка и смежила глаза. Внизу раздавались оживленные восклицания орнитологов. Я засыпала так же, как проснулась: под шум и гвалт во дворе.

8

Натали

Ночью я то и дело просыпалась, а утром меня разбудил мелодичный женский голос: «Натали! Натали!»

Я сонно шевельнулась и испуганно замерла. Неужели кто-то забрался в мою спальню?

«Твой отец умирает».

Подскочив на кровати, я нашарила лежавшую у изголовья бейсбольную биту. Сердце бешено колотилось. Едва занимался рассвет, и тюлевые занавески чуть колыхались от свежего ветерка, залетавшего в приоткрытые окна. Приглядевшись, я убедилась, что москитные сетки на месте. Значит, если кто-то сюда и проник, то только через дверь.

Я откинула плед и, выскользнув из постели, поспешила в соседнюю комнату, к дочке.

Олли во сне сбросила одеяло на пол и теперь спала, раскинув ручонки. Ее дыхание было ровным и глубоким. Я немного успокоилась. На всякий случай заглянула в шкаф – единственное место, где можно спрятаться. Затем осмотрела весь дом. Никого.

Перестав судорожно сжимать биту, я привалилась к стене. Переведя дыхание, вернулась в детскую, подняла упавшее лоскутное одеяло и, накрыв дочку, залюбовалась ею.

Это одеяло – или, как называла его Олли, «дяло» – сшила мама из кусочков одежды, которую Олли носила в первые месяцы жизни. Мама раньше часто делала подобные вещицы для членов семьи и друзей. Такое же было и у Эджея, но бесследно исчезло в день аварии. Мама в то время мастерила еще одно, для меня, но так и не закончила: Эджей умер, и с тех пор все в этом мире для нее как будто перестало существовать.

Я провела пальцем по мягким лоскутам, погладила квадратный кусочек махровой ткани в уголке. Вспомнилось, как Мэтт держал, словно футбольный мяч, новорожденную Олли. Она казалась такой крошечной, что походила на небольшой продолговатый орешек. Ее головка полностью умещалась у него на ладони. Хлопая ресницами, Олли глядела на отца, и тот пожаловался:

– Она так строго смотрит, будто я что-то натворил.

– Наверное, просто не понимает, что происходит.

Мэтт нежно поцеловал дочку в лоб.

– Не волнуйся, моя маленькая. Папа с тобой.

Этот махровый лоскут вырезан из костюмчика, в который Олли была одета в тот день. С болью в сердце я убрала с него руку и, отрешившись от воспоминаний, вновь забеспокоилась, чей же голос я слышала. А может, это был сон? Ведь в доме никого нет.

В доме…

А снаружи? Вдруг кто-то говорил со мной из сада, через окно?

Я быстро накинула короткий летний халатик, нацепила сандалии. Крадучись спустилась с крыльца и прошлась вокруг дома, пытаясь понять, не было ли здесь посторонних.

Небо золотилось в лучах восходящего солнца. На родительской кухне уже горел свет: они всегда рано просыпались. Если бы кто-то пробрался в сад, папа давно стоял бы тут, с ружьем.

А может, мама заходила? Нет, ерунда. Разбудивший меня голос был мелодичным и напевным, как у Белоснежки из мультика. А мамины интонации нельзя назвать напевными, даже когда она поет. Мама произносит слова резко и отрывисто, как будто раздает приказы, что неудивительно для человека, привыкшего всеми командовать.

Ступая по мокрой траве, я приблизилась к окну своей спальни, но не заметила там ничьих следов. Благоухающие розы и кусты самшита усеяны блестящими капельками росы, на покрывавшей клумбу мульче сияют нетронутые паутинки. Значит, никаких чужаков здесь не было, кроме разве что членистоногих.

Успокоившись, я помассировала шею, чтобы снять напряжение. Этот голос мне почудился. Других объяснений нет.

– Натали?

Подпрыгнув от неожиданности, я резко обернулась, занося над головой биту… и вздохнула с облегчением, увидев папу.

Он вскинул руки.

– Полегче, бейсболистка!

– Извини. – Я опустила биту. – Задумалась и не слышала, как ты подошел.

– Что с тобой?

Папа, уже успевший облачиться в светло-голубую рубашку и выглаженные брюки, выглядел свежим и бодрым: видимо, только что принял душ. Влажные волосы, казавшиеся в неярком утреннем свете почти черными, были аккуратно зачесаны назад. Скоро они высохнут, взлохматятся и закудрявятся.

– Меня разбудил какой-то шум, – объяснила я. – Хотела убедиться, что в саду никто не прячется.

Твой отец умирает.

Срывающимся голосом я добавила:

– Наверное, просто дурной сон.

Все время, пока я рыскала по дому и саду, меня не отпускало ощущение тревоги. Неужели папа умирает? Да нет, конечно! Не может быть! Я все нафантазировала.

– Тут только мои следы. – Я рассеянно указала на траву, украдкой рассматривая папу. С виду он такой же, как всегда. Никаких признаков болезни. Слава богу.