Полночное небо

На кухне лежала пачка трубочек для питья; Харпер вытащил пять штук, а Тибс обрезал две своим складным ножом. Капитан сгреб соломинки со стола и зажал их в кулаке. Вытянешь короткую – навсегда застрянешь в космосе. Длинную – полетишь на Землю, в неизвестность.

– Приступим, – повторил Харпер. – Кто первый?

Все молчали. Наконец, протянул руку Тэл. Вытащив одну из соломинок, он шумно выдохнул: длинная. Тэл положил ее перед собой. Тибс, стоявший правее, вытащил вторую – и снова длинную. По его лицу нельзя было понять, доволен он или нет. Настала очередь Иванова, и он вытянул короткую. Остальные невольно ахнули и напряглись, ожидая его реакции, но он разрядил обстановку, внезапно улыбнувшись. Всегда серьезный Иванов – и улыбнулся! Словно мраморная статуя вдруг взяла и пошевелилась.

– Что ж, – сказал он, – думаю, это даже к лучшему.

Тибс похлопал Иванова по плечу. Осталось две соломинки. Харпер вновь сглотнул и повернулся к Салли. Ей попалась короткая.

* * *

В течение следующих двух дней коллеги составляли план действий по высадке на Землю. Тэл попросил немного времени, чтобы рассчитать траекторию спускаемого аппарата, угол, под которым он войдет в атмосферу, и координаты места, где они надеялись приземлиться. Все это было непросто продумать в одиночку, без поддержки с Земли. Команда решила, что высадиться лучше в районе техасских Великих равнин: места там вдоволь, климат умеренный. И Хьюстон недалеко. Лучшего места было не найти. Вот только впервые за два года планы касались лишь части экипажа. Трое полетят, двое останутся. Будущее команды разделилось на «здесь» и «там».

После собрания Салли отправилась под купол «Этера» и долго смотрела, как внизу, под слоем клубящихся облаков, проплывают зеленый перешеек Центральной Америки, подернутая рябью синева Атлантического океана, рыжеватые пустыни Северной Африки. Наверное, это и к лучшему – никуда не лететь. Возможно, она уже стала чужой для мира внизу. Пришли мысли о Люси – маленькой всезнайке с сияющим личиком; о Джеке, каким он был до развода – своенравным, задумчивым, остроумным, влюбленным. Вспомнилось детство: как Джин рассказывала ей в пустыне про звезды, знакомила ее с электромагнитным спектром и другими чудесами науки.

Там, внизу, вставало и садилось солнце – снова и снова. И только когда четвертый рассвет озарил Землю, Салли почувствовала покой. Глядя, как клочья розоватых облаков скользят над синими водами Тихого океана, она отпустила свои воспоминания и планы на будущее в полет сквозь стеклянный купол – к Земле. И все чаяния с шипением превратились в пепел в туманной оболочке планеты, на которую ей больше не суждено было попасть.

Той ночью она вернулась в центрифугу гораздо позже остальных. Шторы были задернуты, свет не горел. Уже несколько лет Салли не чувствовала себя так легко и свободно. Она почистила зубы и на цыпочках отправилась к себе. Проходя мимо ячейки Харпера, она услышала шелест одеяла и печальный вздох. Салли замерла. Ноги сами понесли ее вперед, и подчинившись, она забралась в ячейку к Харперу, прежде чем глас рассудка смог хоть что-то возразить. В темноте мало что можно было различить, но какая разница? Не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, о чем он думает. Эта необъяснимая связь между ними всегда тревожила Салли, заставляя ее держаться на расстоянии – только не теперь, когда остался единственный шанс побыть рядом. Он подвинулся, и она легла, чувствуя его запах – мужской, сонный: запах дезодоранта «Олд Спайс» и пота, антибактериального мыла и свежей зелени из теплицы.

– Привет, – прошептала она.

– Привет.

Харпер обнял ее за талию. Салли придвинулась ближе. Они смотрели друг на друга в темноте, видя и не видя. Салли поняла: все, что с ней когда-либо случалось, – даже ошибки, даже боль одиночества, – абсолютно все происходило ради этого момента; жизнь готовила и вела ее сюда. Волна тепла охватила все тело – от пальцев ног до макушки, будто одновременно открылись тысячи дверей. Она мельком подумала о домике в Монтане, который вообразила когда-то для себя и Харпера, о его собаке Бесс на крыльце, – а потом отпустила эту мечту вслед за всеми остальными. Осталось лишь тепло и ощущение открытого нараспашку сердца; источник любви – только что найденный и еще не тронутый. Салли уткнулась носом в колючую шею Харпера и, прикоснувшись губами к бугорку яремной вены, почувствовала биение его пульса. Не говоря ни слова, не засыпая, не шевелясь, они растворялись в тепле, которое рождали их тела, – в тихом единении жизненных сил.

* * *

Утром, перед тем, как забрезжил искусственный рассвет, Салли юркнула обратно в свою ячейку. Просыпаясь и снова проваливаясь в сон, она слышала шаги и обрывки разговоров, но не размыкала век. И вдруг кто-то отодвинул штору.

– Нужно кое-что обсудить, – сказал Тибс, похлопав Салли по плечу. – Насчет жребия.

Она протерла глаза.

– Что там еще обсуждать?

– Много чего, – ответил он. – Идешь?

– Погоди, оденусь.

Покинув спальную ячейку, Салли с удивлением обнаружила, что остальные четверо собрались за столом.