Полночные близнецы

Я тащу Лотти изо всех сил, а Олли толкает зеркало точно на одну линию с оружием над окном. Оружие тут же активируется, но вместо того, чтобы сжечь зеркало, луч отскакивает вверх и попадает в другое ружье. И они сражаются друг с другом, пытаясь через зеркало втянуть противника в календ. Потом ломаются с громким треском, и по спальне Лотти разлетаются куски толстой стали.

Лотти приземляется на траву под окном. Секунду-другую она просто лежит там. Потом переворачивается на спину, смеется и катается по лужайке как сумасшедшая.

Убедившись, что никто не слышал взрыва ружей, мы с Олли спускаемся на землю. Лотти даже нравится мне, когда я вижу ее вот такой. Она сейчас свободная, юная, так по-детски себя ведет. Она совершенно не похожа на ту девочку из школы, которая держится как двадцатилетняя, или на ту, что сидит неестественно неподвижно, уставившись на портрет своего отца.

– И что ты собираешься делать дальше? – спрашивает Олли.

Я беру Лотти за руку, веду к скамье над озером. Большие карпы собираются у поверхности воды, ожидая корма. Что-то огромное поднимается из глубины озера, хватает парочку рыбин и тут же исчезает.

Олли садится по другую сторону от Лотти.

– Ну? – говорю я. – Включай свою магию.

– Есть, босс, – огрызается Олли.

Он закрывает глаза и кладет ладони на виски Лотти.

– Есть что-то? – спрашиваю я.

– Дай мне минутку, хорошо?

Я прикусываю язык. Мне невыносимо не знать, что происходит.

– У этой девочки есть хоть какие-то друзья? – спрашивает Олли.

– Тонны, а что?

– А то, что все ее воспоминания – исключительно об отце. Она словно одержима им.

– А он в ее воспоминаниях говорит что-нибудь полезное?

– Нет, сплошная скука. – Олли чуть крепче прижимает ладони и замирает. – Погоди-ка…

Я жду. Но Олли молчит.

– Эй? – не выдерживаю я наконец и пинаю его в ногу.

– Там что-то… Я не понимаю – как будто одно из ее воспоминаний блокировано. Что-то мешает мне добраться до него.

– Но это может быть как раз то, что нам нужно!

– Так точно, Капитан Очевидность.

– Ну да, зато ты – сплошная польза.

Я хватаю его за локоть, чтобы увидеть самой. Поле моего зрения заполняется воспоминаниями Лотти. Олли был прав. Я только и вижу, что лицо Мидраута. Никого больше: ни ее мамы, ни одного из ее многочисленных приятелей. Потом я понимаю, что имел в виду Олли. На периферии видимого я замечаю другие воспоминания, но прямо передо мной – пустота. Я нажимаю на нее. И начинаю ощущать некий привкус во рту, похожий на тот, что возникал при виде Дженни и золотого трейтре. Барьер, чем бы он ни был, на вкус тухлый, прогоркший.

– Думаю, это какая-то эмоция, – предполагаю я.

Олли приподнимает бровь, как бы говоря: «Да что ты знаешь о чувствах других людей?» – но тут же с новой энергией сосредоточивается на Лотти.

– Ты права, – говорит он наконец. – Мне кажется, это нечто вроде стены, созданной из чистого страха.

Я всматриваюсь в пустоту, прощупываю ее своими чувствами. Олли прав. Это тот страх, который живет лишь в самых мрачных кошмарах, – страх убить кого-то и не понимать, то ли признаться в этом, то ли попытаться жить с чувством вины. Страх быть захваченным посреди ночи и быть убитым – медленно, понемножку, пока разум не начинает пронзительно молить о смерти, хотя изувеченное тело еще цепляется за жизнь. И за этой стеной так слабо, что я едва нащупываю ее, таится истина.

Я отодвигаюсь. Из носа Олли к губам стекает струйка крови. Он вытирает ее и смотрит на меня.

– Она что-то знает, ведь так? А ее отец блокировал это, так что она не может никому рассказать.

– Похоже на то, но я понятия не имею, как прорваться сквозь ту стену.

Олли долго раздумывает. А когда наконец открывает рот, намеренно не смотрит на меня, словно ему и самому не нравится то, что он сейчас скажет.

– Ты могла бы причинить ей боль.

– Что?

– Сдается мне, что это единственное, что может обрушить ту стену страха. Если бы ты могла… преодолеть ее страх чем-то еще более сильным. Может, это распечатало бы ей память.

Я таращусь на Олли:

– Но это пытка.

– Ничего такого, чего ты уже не делала прежде, с Дженни.

– Откуда ты знаешь?

– Ох, подумай, Ферн. Я же умею читать мысли, забыла?

– Ты не имел права…

– Рамеш сказал…

– Не смей говорить мне о Рамеше!

Мысль о том, что Рамеш имеет отношение к тому, о чем меня просит Олли, слишком тяжела.

Мы умолкаем, но я теперь не могу избавиться от мыслей о Рамеше, и об Эмори, и обо всех тех рыцарях, которых убил Мидраут. Он может сделать это снова, если мы его не остановим. Сотни потенциальных смертей – а я колеблюсь, боясь причинить боль одному-единственному человеку? Зрелище обезглавленного тела Рамеша, падающего с лошади, медленно прокручивается в моей голове.

– Мне это тоже не нравится, Ферн, – говорит Олли. – Но если это поможет нам узнать, что намерен сделать Мидраут, может, оно того стоит?

– Мы дали клятву…

– Думаешь, она обошлась бы с тобой как-то иначе, будь у нее Иммрал? – продолжает Олли. – Она ведь такая же, как Дженни, ты и сама знаешь.

– Вообще-то, она не совсем такая.

– Если бы она росла, как мы, то была бы такой… Она считает тебя чокнутой.

– Ты-то откуда знаешь!