Полночные близнецы

Это не совсем то, что я планировала на сегодняшний день, но папа настаивает, так что полчаса спустя мы не спеша идем в сторону Стратфорда в неловком молчании. Я почти сразу начинаю сожалеть, что надела свой любимый джемпер: то, что я приняла за весеннюю прохладу, исходит изнутри, а солнце светит достаточно тепло. И я невольно чувствую себя несчастной, когда мы бредем через Олимпик-парк. Обычно мне нравилось гулять по Лондону, но в Итхре все выглядит таким обыденным. В Аннуне, шагая вдоль канала, как сейчас, мы бы увидели несколько живущих на воде цыган и парочку келпи, злобных водяных, вместо людей с собаками и неуправляемых детей.

Папа уводит меня с дорожки, как только мы доходим до парка Виктории. Там, где мы живем, тротуары усыпаны мусором и неубранными собачьими экскрементами, но здесь, всего в нескольких милях оттуда, на улицах даже комочка жевательной резинки не найдешь.

– Купим чипсов? – спрашивает папа.

И прежде, чем я успеваю ответить, он входит в магазин. Я слоняюсь снаружи. Разговор между нами уже почти иссяк, и я стараюсь отогнать внушающее страх чувство, что я, вообще-то, и не представляю, как подольше поддержать связь с собственным отцом. Когда папа выходит, он протягивает мне не только коробку жирных чипсов, но еще и молочный коктейль.

– Твоя мама раньше жила вот здесь, – говорит он, пока я жую жирные соленые чипсы.

И показывает на окно над лавкой мясника напротив нас.

– Снимала квартиру вместе с подругами, вон там.

Окна квартиры на втором этаже открыты навстречу апрельской жаре. За занавесками я замечаю цветочные обои и старинные картины.

– Не знаю, что она во мне нашла? – Папа улыбается.

Мы с едой и коктейлем уходим в парк, и папа выбирает скамейку, что стоит рядом с футбольным полем, и продолжает рассказывать мне о юности мамы, время от времени прихватывая чипс из моей коробки. Потом ненадолго умолкает и касается моей руки:

– Что происходит, Ферни?

Я недоуменно смотрю на него:

– Ничего.

– Это в школе? Тебя снова обижают?

Как, черт побери, я скажу ему, что это не только в школе – это везде, куда бы я ни пошла? Как он мог не замечать взглядов, что бросали в мою сторону люди, пока мы шли сюда? Возможно, у него добрые намерения, но это лишь слова, а не действия.

– У меня все в порядке.

– Ты ведь знаешь, что можешь всё мне рассказать.

Я пожимаю плечами. И тут мне кое-что приходит в голову.

– Могу я тебя спросить?

– Конечно.

– Несколько месяцев назад ты говорил, что маме снились кошмары.

Папа кивает, ему явно не нравится мое любопытство.

– А она говорила, о чем они были?

– Ферн…

– Ты сказал, что я могу спросить о чем угодно. А я хочу знать именно это.

Папа качает головой:

– Она мне никогда не рассказывала. Но… – Он трет глаза, ему не хочется продолжать.

– Но?.. – подталкиваю его я.

– Она просыпалась с криком: «Только не он!» Она повторяла это снова и снова: «Только не он!»

Я киваю. Это мало что мне дает. «Он»? Это может быть кто угодно: Мидраут, ее друг Клемент, погибший вместе с Эллен, может быть, даже тот сновидец, который, как говорил лорд Элленби, умер во время их патрулирования.

Я отдаю папе последние чипсы и заглядываю в пустую коробку. Масло, испачкавшее бумагу внутри, вызывает у меня легкую тошноту. Но там есть и еще кое-что. Примитивный рисунок красного глаза, а под ним – слова: «Вернись, Прикольные Глазки!»

Прикольные Глазки. Так прозвал меня Райф. Должно быть, это лишь странное совпадение.

– Пойдем? – спрашивает папа.

Я молча киваю. Складываю бумагу и засовываю ее в карман, прежде чем папа выбрасывает коробку. Может быть, это просто усталость играет со мной шутки.

Мы идем дальше, к каналу, что тянется вдоль парка, смотрим на самую симпатичную речную лодку, представляя, каково это – жить на такой. Один из бортов лодки украшен цветами. На трапе, соединяющем лодку с берегом, стоят в ведрах с водой несколько букетов. В открытой двери каюты появляется женщина.

– Сколько? – Папа показывает на цветы.

Женщина смотрит на меня:

– О, у меня есть то, что подойдет юной леди. Вот…

Она берет деньги из папиной руки и протягивает мне букет белых пионов и лаванды:

– У тебя отличный отец.

Она кивает папе и снова исчезает в каюте.

Я не слишком большая любительница цветов, но эти действительно хороши. Мы уже ушли дальше по дорожке, когда я замечаю, что к ленточке, которой связаны цветы, что-то крепится, – но пока у меня нет возможности это рассмотреть, потому что папа уже поворачивает назад к главной аллее, ведущей в сторону нашего дома.

– Заметила записку? – бормочет неподалеку чей-то голос.

Седой мужчина с аккордеоном кивает на старую кофейную чашку. Я сую руку в карман, но папа уже протягивает мне пятерку. Я кладу ее в чашку и улыбаюсь мужчине.

– Да благословит тебя Господь, – говорит он. – Записку возьми.

Я перевожу взгляд с него на папу и обратно.

– Простите?

– Я сказал, записка. Она в чашке, видишь?

Я заглядываю в чашку и достаю сложенный листок грязной бумаги. На нем сверху нацарапано мое имя.

– Что такое? Кто вы? Как вы…

Но мужчина быстро уходит.

Я оглядываюсь на папу:

– Что происходит? Почему ты привел меня сюда?

Папа разводит руками: