Полночный путь

Еще три дня весело бежали под парусом, а потом ветер стих, и повисла удушающая жара. Поскидав рубахи, все расселись по веслам. Гребли, изредка обливаясь водой. Кожа поначалу покраснела, а потом слезла лохмотьями. Но грести в рубахах сил никаких не было. За три дня измучились и отощали так, что еле весла поднимали. От жары в глотку ни похлебка из вяленого мяса не лезла, ни копченое мясо с сухарями. В конце концов, кормчий плюнул, по своему обыкновению; мол, что за мореходов Бог послал? И заявил, что надо останавливаться на дневку. Пока выбирали подходящее место для отдыха, Серик вдруг заметил стайку каких-то животных вышедших на берег, на водопой; оленей не оленей, но с маленькими острыми рожками. Быстро втянув свое весло, схватил лук, и, выбрав молодого самца, спустил тетиву. Как всегда, не промазал.

Серик растерянно стоял над тушей. Зверь был чудной какой-то; вроде похож на лесного козла, а нос длинный, горбатый. Подошел Горчак, сказал:

— Славная добыча!

— Чудной какой-то… — нерешительно проговорил Серик.

— Зато вкусный! — засмеялся Горчак. — Ты, Серик, пойди на береговую кручу, да погляди вокруг, пока мы купаемся. Тут и речные тати могут шалить, да и местный народец, хоть и не шибко кровожадный, но утянуть, что плохо лежит, очень уж горазд. Сам накупаться успеешь, пока обед готовится…

Прихватив лук, Серик продрался сквозь прибрежные заросли, взошел на береговую кручу, огляделся. Кругом, куда ни глянь, простиралась зеленая весенняя степь, млеющая под жарким солнцем. Неподалеку паслись какие-то животные, но в колеблющемся мареве невозможно было рассмотреть, дикие или домашние? Серик поглядел за реку, там расстилалась такая же степь. Дон просматривался и вверх, и вниз верст на семь. Вверх утягивался караван ладей — штук десять-двенадцать; чуть-чуть не догнали. Серик прохаживался по гребню откоса, с удовольствием разминая ноги после долгого сидения. Снизу доносился такой плеск, будто чудо-юдо рыба-кит плескался, а не десяток мужиков. Наконец, плеск прекратился, а вскоре голос Горчака позвал Серика.

Серик спустился вниз, на ходу расстегивая пояс, проговорил, складывая оружие на землю:

— Слышь, Горчак, впереди караван лодий идет, чуть только не догнали…

— Эт хорошо… — рассеянно проговорил Горчак. — Речные тати, значит, нам не страшны… Вернее, мы им не нужны, когда такая добыча плывет… Иди, освежись…

Серик прямо в портках и рубахе сбежал в воду, долго плавал, сплывал вниз по течению, потом старался выгрести против, но быстрое течение его неизменно сносило вниз. Пришлось брести по берегу. Он стащил с себя мокрую одежду, прополоскал ее, отжал, развесил на ветвях ивы, и снова полез в воду. Плескался до тех пор, пока озноб не начал простреливать вдоль спины. Вылез на берег, ежась, оделся и пошел к костру. Там вовсю булькала в котле похлебка, а на вертеле жарились куски сочного мяса.

Пировали долго, осушили два жбана меду, после чего завалились спать, тут же в тенечке. На закате поднялись, доели остатки обеда, и снова завалились спать. К рассвету ушли остатки усталости, и когда в рассветных сумерках кормчий расталкивал всех по очереди, почти и не ворчали, и не охали. Позавтракали, разобрали весла и погребли. День опять разгорался ясный, но с полудня начало, будто что-то копиться. Духота копилась, будто в бане. Вскоре рубахи поскидывали, но это мало помогло. Кормчий то и дело покрикивал, чтобы поднатужились. А к закату стало ясно, что копилось: с заката наползала такая туча, что казалось, близится конец света.

Кормчий направил ладью к берегу. И все поторапливал, понукал. Впрочем, Реутовы работники в понуканиях не нуждались. Глядя на них, и Серик с Шарапом и Звягой под ногами не путались. Быстро вытянули ладью на берег до половины, сколько сил хватило, после чего кормчий распорядился готовить ужин, а сам с работниками принялся затягивать всю ладью от носа до кормы провощенной холстиной.

Как раз ужин сготовился, когда упали первые капли дождя, и грянул первый удар грома.

Кормчий перекрестился, сказал:

— В аккурат успели… Тащите котел в ладью, там и пересидим ненастье…

Они сидели под холстиной, хлебали похлебку, а по небу разъезжал Перун на своей железной телеге, и расшвыривал молнии направо и налево. По холстине гремели капли дождя, будто черти из худого мешка горох сыпали. Пока ужинали, гроза прокатилась дальше, зато дождь разошелся не на шутку. Так и уснули под шум дождя и свист ветра.

Наутро Серик проснулся от прохлады; холстина над головой полоскалась от сильного ветра. Кормчий как раз выползал из-под шубы. Охая, он потер поясницу, сказал:

— Поднимайся Серик, и других поднимай… — и вывалился за борт.

Серик сказал:

— Подъем, мужики…

Первыми зашевелились Шарап со Звягой, потом и остальные поднялись. Поскольку дождь больше не шуршал по холстине, ее быстро свернули, а вскоре и кормчий вылез из прибрежных кустов. Когда ладью столкнули на воду и развернули парус, она помчалась, будто норовистая кобыла, только держись.

Кормчий сказал: