Полночный путь

— Ежели такой ветер продержится хотя бы два дня, на третий у волока будем… — и замолчал, внимательно вглядываясь в речную гладь, взрябленную мелкими волнами.

Ладья резво бежала весь день. Изредка налетали холодные дождички; исхлещут, будто ледяными плетьми, и дальше умчатся. Кормчий с полудня спал под шубой, передав кормило своему помощнику. Предлагал поспать и Серику, но тому не спалось; очень уж весело было болтать с Горчаком по-половецки, вызнавая все больше и больше слов чудного языка. Перед закатом кормчий вылез из-под шубы, хмуро пробурчал:

— Ты, Серик, так и не поспал? Ты ж мне ночью нужен будешь…

— Эт, для чего ж?! — изумился Серик.

— А для того! На ночь останавливаться не будем…

Горчак нерешительно проговорил:

— А ну как врежемся куда?..

— Не врежемся, если Серик не задремлет… Я для того его с собой и хочу поставить, что глаз у него молодой, и в темноте видит. На воде в любую, самую темную ночь, все видно.

Наскоро погрызли надоевшего копченого мяса с сухарями. Серик занял место на носу, а кормчий взялся за свое кормило. К ночи ветер нисколько не ослабел, и нос ладьи исправно вспарывал воду, будто германский плуг землю матушку. Вечерняя зорька быстро померкла в разрывах облаков. Серик стоял на носу, облокотившись о драконью голову. Дракончик был так себе, не то, что на больших ладьях, всего-то Серику по грудь, но все же грозно скалился в темноту.

Кормчий изредка тихонько окликал:

— Эгей, Серик, ты не спишь?

— Да не сплю я… Не сплю… — ворчал Серик в ответ. — Давно привычен я, ночную стражу нести, не поспавши днем…

Ночь прошла без происшествий, ладья ни разу даже не шоркнула днищем по мели. На рассвете Серик разглядел одинокого пловца, утомленно машущего руками среди мелких волн. Пловец явно сплывал вниз по течению, держась поближе к берегу. Плыл как-то чудно; опустив голову в воду, и лишь время от времени поднимал ее над водой, чтобы вздохнуть, надо полагать. Серик свесился за борт, кормчий чуть-чуть довернул веслом, и Серик ухватил за шиворот пловца, мимоходом подивившись, какие длинные у него волосы, собранные в пучок, и исчезающие где-то в воде. Поднатужившись, Серик выхватил из воды слабо трепыхавшееся тело, подивившись его странной легкости, посадил на лавку, и тут же увидел, что перед ним сидит в облепившей тело мокрой рубахе девица, да прехорошенькая. Она испуганно сверкала синими глазищами, осматриваясь в ладье.

— Де-евка! — не сдержавшись, вскричал Серик.

Спавший неподалеку под лавкой Горчак, зашевелился, спросил:

— Где девка?

— Да вот сидит!

Горчак сел, оторопело хлопая глазами, спросил изумленно:

— Откуда она тут взялась?

— А из воды выловил… — проговорил Серик.

— Так может, это русалка?

Серик наклонился, заглянул под длинный подол, там виднелись две маленькие точеные ножки. Он облегченно выговорил:

— Да не-е, не русалка… Ноги торчат, а хвоста нету… — обращаясь к девице, спросил: — Ты откуда, красавица?

Она быстро-быстро что-то залопотала по-половецки. Серик половины не понял. Горчак вскочил на ноги, склонился к ней, сказал спокойно по-половецки:

— Ты рассказывай, красавица, не бойся. Мы мирные купцы, а не разбойники.

Девица мало-мало успокоилась, и начала рассказывать. Даже Серик все понял. Оказывается, она плыла на ладье в том самом караване, который шел впереди. Она дочь рыбака из Сурожа. Приглянулась на базаре купеческому сыну, батя и выкупил жену для сынка. Много серебра отвалил… Нынешней ночью на караван напали разбойники; выплыли откуда-то на длинных, низких ладьях, и бросились с мечами на спящих купцов и их работников. Хорошо еще, сторожа успели тревогу поднять, пока их не порубили. Пока купцы да караванная стража рубились с разбойниками, работники принялись ладьи на воду спихивать. И, было, ушли, но на две последние разбойники успели залезть, суженого девицы зарубили. А она в суматохе соскользнула за борт и уплыла.

Сквозь сгрудившихся работников протолкался Шарап, протянул девице свою запасную рубаху, сказал по-половецки:

— Переоденься в сухое… — и, обращаясь к Горчаку с Сериком, добавил по-русски: — Девка мокрая, дрожит вся, а вы перво-наперво выспрашиваете.

В другой руке он держал полный ковш меду, протянул девице, сказал по-половецки:

— Выпей, согреешься…

Она взяла ковш, нерешительно заглянула в него, медленно поднесла к губам и выпила одним духом, потом смущенно поглядела на мужиков, во все глаза глазеющих на нее. Шарап понукнул ее:

— Ну, чего ты? Переодевайся. Не смущайся, рубаха чистая, ни разу не надеванная…

Горчак хлопнул себя по лбу:

— Она ж половчанка!

Шарап изумился:

— А они што, не так устроены, как наши девки?

— Да не то!.. Они ж смущаются перед чужими мужиками раздеваться, даже если случается нужда… Отвернись, братва! — и первым повернулся спиной к девице.

— Экие чудеса… — проворчал Шарап, разворачиваясь. — У нас на Руси на покосе, и мужики и бабы, заголяются — и всей толпой в реку. И никто не смущается. Чего там такого непонятного и удивительного в бабах?