Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе

На Зубовском у Зои Васильевны была большая библиотека, в том числе и религиозная. Ее совершенно не интересовали Хомяковы, Соловьевы и другие околоцерковные философы, включая Флоренского. Но были все богослужебные книги и литература по Епархиям: были комплекты губернских церковных ведомостей, были многие документы по кафедрам и монастырям — старые пожелтевшие указы, деловые письма Консистории, Святейшего Синода, архиереев и митрополитов.

Я много читал эти бумаги с синим и фиолетовым машинописным шрифтом и с интересными печатями и подписями тогдашних Владык. Были там и протоколы Поместного Собора 1917 года и несколько папок Объединенного Совета приходов. Я тогда впервые услышал об этой организации. Я спрашивал у Киселевой, откуда эти бумаги? Оказалось, что это документы дореволюционной Московской Епархии, переданные еще Строгановой ушедшими в подполье архиереями. Эту часть архива Московской Епархии вывезли ночью на двух извозчиках, не дав его опечатать. Был целый большой шкаф документов⁶⁴.

Я спросил Киселеву, для чего его хранили все эти годы? И получил ответ — все это должны были передать законной власти, когда она войдет в Москву, и законному русскому Владыке, когда он займет Московскую кафедру. Но ничего законного не появилось ни тогда, ни сейчас. По-прежнему у власти политработники и офицеры КГБ.

В Московском регионе с непоминающим движением к концу шестидесятых годов практически было покончено — доживали последние верные. Было такое понятие — имперские русские, то есть носители идеи Великого Русского православного государства, необязательно монархии. Наши постепенно исчезнувшие молельные принадлежали по своему составу и направлению к носителям идей особой русской православной цивилизации. В них входили профессора и их дети, семьи крупных чиновников, офицеры, генералы и их дети. Подчеркиваю, среди них почти не было мещан, русофильски настроенных неевропеизи-рованных купцов и старообрядцев. Старообрядцы были только у Величко, и за их счет он продержался чуть дольше. В общем, это было в какой-то степени сословное движение. Последнее, что оставалось у людей, Церковь — и ту отняли большевики, создав ее сергианский муляж⁶⁵.

Человек, политически согласный с большевиками и их режимом, не мог оказаться среди непоминающих. Очень много потомственной русской интеллигенции и дворян не за страх, а за, совесть служили большевикам и исправно ходили в сергианские храмы. Пока были живы два старших поколения интеллигенции, внутренне не принявших большевизм, то домовые церкви или же моленные, как мы их называли, существовали. А третье поколение уже отошло от принципиального антикоммунизма и от основателей непоминающих с их идеалами. Советский строй и советское мышление — это страшная зловещая утроба, мещанско-бюрократический беспощадный желудок, который кого хочешь переварит, не только гвозди, но и отдельные личности, часто достаточно не слабые. Советское общество, атеперь и постсоветское, строится на духовно капитулировавших личностях. Это внутреннее капитулянтство — фундамент любого строя и после большевиков⁶⁶.

Бывала, кроме меня, кое-какая молодежь и у Киселевой, но они постепенно от нее отошли и оказались в сергианских храмах. Я сознательно избегал принципиальных разговоров с Киселевой по многим причинам: во-первых, пережившие террор двадцатых-тридцатых годов все духовно искалечены и фактически инвалиды; во-вторых, сама Киселева была больна периодическими припадками эпилепсии⁶⁷; в-третьих, она делала что могла, помогая стареющим членам своей общины. Ее положение как руководителя-наставницы было безвыходным. На нее все опирались, не понимая, что ей самой нужна опора.