Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе

Тогда мне пришла мысль, что и Киселева, и Картавцев, и другие были законными хранителями и наследниками ведомств и организаций Империи, оставшихся на территории России. Недаром Строганова передала моему отцу шитые золотом знамена Московского гарнизона и зеленое знамя Московского дворянского ополчения, сказав: «У вас, Глеб, дед — генерал, у Любы⁷⁸ брат — командир РОВС, возьмите знамена и храните до тех пор, пока не вернутся наши, тогда отдадите их властям».

Знамена я сохранил, отец перед смертью вспорол подушку с ними, но кому я их передам⁷⁹?

Я много раз видел, как хищные советские люди делили имущество умерших русских людей, и этот процесс всегда вызывал у меня брезгливость. Самое большее, что я брал — это какую-нибудь вещь на память об усопшем, не больше. На Пресне у Киселевых были панагии 15 века, серебряные и золотые мощевики, иконы в серебре, камнях и жемчугах. Остались ли у нее золотые ценности от Строгановой, я не знаю, скорее всего, она их раздала людям. Зоя Васильевна ухаживала и за матерью, и за Танечкой, а когда сама стала болеть, к ней переехала ее младшая сестра Александра Васильевна. Свою квартиру она сдала жильцам и перебралась па Пресню к больной сестре⁸⁰. Вместе с сергианскими попами, супружеская пара создала неприятный для меня фон в опустевшей киселевской квартире. Неуютно было и Зое Васильевне. Кончилось это тем, что я почти перестал там бывать.

Потом Киселева умерла. Сергианское духовенство похоронило ее торжественно. Был даже кто-то из епархии. После ее смерти я там был. Александра Васильевна показывала мне фотографии, письма, открытки Коваленского, Андреева. Все церковное имущество сестра отдала сергианским попам, и архив тоже. Распорядителей и желающих получить подлинные документы и драгоценные реликвии было достаточно⁸¹. Я зашел в комнату Киселевой, попросил выйти Александру Васильевну и помолился один, вспомнив всех трех женщин, умерших на еще стоявшей пустой кровати французского маршала, невесть зачем завезшего это сооружение в Россию.

Для меня Киселевская моленная умерла задолго до кончины Зои Васильевны. Ни о какой преемственности непоминающего движения я и не думал тогда. Русская интеллигенция изрядно выродилась, и пытаться объединить ее — дело бесполезное. Москва, с моей точки зрения, мертвый город — новый Вавилон. Быть священником я тогда не хотел, наглядевшись на серги-анских попов, бежавших после службы домой и не желавших, вообще, общаться со своей паствой.

Моленная Величко

Совсем иного характера была моленная в доме Валериана Вадимовича Величко. Он жил в ныне сожженном особняке, когда-то принадлежавшем актеру Малого театра Щепкину. Особняк с обстановкой у наследников Щепкина купил отец Величек. В доме сохранялась мебель красного дерева тридцатых годов, принадлежавшая еще Щепкину. «На этом диване в гостиной сидел еще Гоголь», — говорил, улыбаясь в усы, хозяин. Диван не переставляли с этого места больше ста лет. На стенах висели портреты предков Величко во фраках и шелковых галстуках, копии с французов, работы раннего Тропинина, рисунки Кипренского и Теребенева⁸².

После всех уплотнений, семья Величек сохранила пять комнат с отдельным входом. Задние комнаты были сплошь завешаны иконами. Иконы и книги лежали повсюду стопами и завалами. С двадцатых годов Величко увлекся иконописью и собрал лучшую в Москве коллекцию икон. В мое время в доме жили Валериан Вадимович, две его сестры — Наталья Вадимовна и Зоя Вадимовна. Я не застал их старшего брата, совершеннейшего дореволюционного французского маркиза, по словам его знавших. Валериан Вадимович был когда-то членом Английского клуба. Он говорил: «В клубе за соседним столиком со мною постоянно обедал сын Достоевского, и, к удивлению, он был вполне приличным человеком». Из этого видно, что Величко был очень консервативен и не считал писателя Достоевского нормальным приличным человеком, видя в нем предтечу пришествия большевиков — слуг и приспешников Антихриста. Величко и Льва Толстого опасался как тлетворной личности, говоря о нем: «Граф был отъявленным анархистом и неоднократно публично желал разорения храмов и уничтожения духовенства. Его недаром предали анафеме как слугу дьявола»⁸³.

Величко был с детства связан с близлежащими храмами и монастырями. Рядом с его особняком был ныне снесенный храм, а чуть подальше — церковь на задах Петровки-38 уцелела, но была обезображена. Особенно близко он был связан с Высоко-Петровским мужским монастырем. Изо всех этих храмов, когда их стали разорять большевики, духовенство стало передавать ему, как очень почтенному прихожанину, на хранение самые ценные иконы, рукописи и утварь. В частности, из снесенной церкви рядом с его домом⁸⁴ ему передали две подписные иконы письма Симона Ушакова.