Полное собрание поэтических сочинений

I

В год моего тридцатилетья
Свалился на меня позор,
Хоть никого не мог задеть я,
Умом не туп и не остер,
Но оговор и приговор
Шли от Тибо де Оссиньи[55] –
Он власть свою на все простер,
Включая помыслы мои.

II

Мне не каноник, не сеньор,
Я у него не в услуженье,
За что, не знаю до сих пор,
Оказывать ему почтенье.
Ему не раб, но в заключенье
Меня он вверг на хлеб с водой.
Ему б такое обращенье,
Как обращался он со мной.

III

Возможно, скажет кто-нибудь,
Что я проклятья извергаю,
Ответить поспешу: ничуть,
Его совсем не проклинаю
И только одного желаю:
Как был он милостив со мной,
Пусть будет с ним Хозяин рая,
С его и телом и душой.

IV

Ко мне епископ был жесток.
Я это не живописую,
Но я хочу, чтоб вечный Бог
С ним тоже вел игру такую.
Прощать врагам – так Церковь всуе
Твердит. Но свой позор и стыд
На суд Господен отдаю я:
Кто виноват, пусть Бог решит.

V

Я ж за епископа молюсь,
Как за Котаровы раденья[56],
Но не по книге[57] – наизусть,
По лености моей до чтенья.
А как подобные моленья
Сыны Пикаровы творили,
Коль он горит от нетерпенья,
Узнает пусть в Дуэ и в Лилле.

VI

А если знать он пожелает,
О чем прошу в молитве той,
Пускай Псалтирь он почитает,
Останется доволен мной:
Когда беру Псалтирь простой,
А не сафьяновый совсем,
Всегда читаю стих седьмой[58],
Раскрыв на «Deus laudem».

VII

И к Сыну Божьему, Христу,
Летят мои мольбы живые,
Чтоб воплотил молитву ту,
Ведь Он в минуты роковые
Меня спасает не впервые,
Не в первый раз утишит боль.
Прославлен будь Христос, Мария
И добрый Франции король.

VIII

Достоинств Якова ему
Довольно отпустил Всевышний,
По благородству и уму
Воскрес в нем Соломон давнишний.
Не обойден он славой пышной,
Даны ему краса и сила,
Да будет ко всему не лишним
Ему и век Мафусаила.

IX

Пускай двенадцать сыновей
Из лона королевы выйдет,
Красавцев царственных кровей,
И пусть он радостно увидит:
Богатыри – всяк в Карла выйдет,
Отвагой – каждый Марциал[59].
И жизнь его пусть не обидит,
И рай предстанет как финал.

X

Не волочу почти что ног –
Такую слабость ощущаю,
Но все же так, как дал мне Бог,
И ум и память сохраняя,
Я завещанье составляю,
Блюдя законы неуклонно,
Свою в нем волю излагаю, –
Оно единственно законно.

XI

Шестьдесят первый год. Пишу
Я из тюрьмы освобожденный
Добрейшим королем. Спешу
Воспользоваться возвращенной
Мне снова жизнью. Возрожденный,
Опять я начинаю жить.
Признательностью вдохновленный,
Его лишь буду я хвалить.

XII

Вполне понятно, после слез,
Стенаний, жалоб и рыданий,
Тех болей, что я перенес
За эти месяцы страданий,
Мой ум открыт для состраданий.
Не знаю, вы меня поймете ль,
Но, пишет автор толкований[60],
Так полагал и Аристотель.

XIII

Хоть был я на вершине бед,
Блуждал во тьме, с мошной не знаясь,
Христос, что сам пошел вослед
В Еммаус бредшим, спотыкаясь,
Мне указал: не сомневаясь,
Иди – там принимают всех.
Бог всех прощает, коль раскаясь
Придешь, каким бы ни был грех.

XIV

Я – грешник, это признаю,
Но Бог мне смерти не желает.
Он хочет: всякий жизнь свою
Добром пусть кончит, кто как знает,
Но, если грешник умирает,
Беднягу милосердный Бог
На покаянье подвигает,
Чтоб он спастись душою мог.

XV

«Роман о Розе»[61] благородный
Нам всем советует вначале,
Чтоб сердцу в юности свободной
Грехи случайные прощали,
А то бы мы не доживали
До старости… Благой совет!
Но все враги мои едва ли
Хотят, чтоб жил я много лет.

XVI

Когда бы смерть моя полезной
Была чуть-чуть для всех людей,
Поверьте, сам рукой железной
Порвал бы нить судьбы своей.
До сей поры от юных дней
Я сам не замышлял плохого,
Так что погибелью моей
Не потрясу ничьи основы.

XVII

Царь Александр когда-то правил[62].
Однажды некто Диомед
За полное попранье правил
Был пойман и поставлен пред
Царем, чтобы держать ответ.
Разбойник по рукам был связан.
К пиратам снисхожденья нет –
Он смертью должен быть наказан.

XVIII

– Ты что Заделался пиратом?–
Так Македонский вопрошал. –
За что меня ругают катом?–
Ему разбойник отвечал. –
За то, что мой кораблик мал?
В распоряжении моем
Будь армия и арсенал,
И я бы стал, как ты, царем.

XIX

Что делать! Такова судьбина
Моя, а против не попрешь.
Изменчива, коварна к сыну,
Но все ж ее не обойдешь.
Быть может, ты меня поймешь,
Сообразив, что значит бедность.
Тут будет старый стих хорош:
Ни нищий сохраняет верность.

XX

Прослушав молча речь такую,
Царь Александр пообещал: –
Я дам тебе судьбу другую !–
И сделал тут же, как сказал.
Нет, языком он не трепал,
Он был мужчина настоящий.
Валерий так повествовал,
Знаток истории блестящий.

XXI

О, если б Бог судил с другим
Мне Александром повстречаться,
Чтоб понял он, путем каким
Я смог в злодеях оказаться.
Я б сам с собой смог разобраться
И от стыда сгореть готов, –
Нужда велит со злом спознаться
И гонит волка из лесов.

XXII

Грущу о юности своей,
Что незаметно миновала,
Хоть жил я многих веселей,
Покуда старость не настала,
Шла не пешком и не скакала,
Вдруг неожиданно совсем
Вспорхнула птицей и пропала,
Меня оставивши ни с чем.

XXIII

Она прошла, а я остался,
Беду и горе претерпевший,
С умом и знанием расстался,
Как ежевика, почерневший,
Богатств, доходов не имевший
И даже средь родных изгой,
Семейным долгом пренебрегший
Творить добро и чтить покой.

XXIV

Но не боюсь я обвиненья
В том, будто б сладко ел и пил.
За плотские увеселенья
Не так я дорого платил,
Чтобы кого-то разорил.
И вывод, думаю, несложен:
Уж если кто не согрешил,
Тот и винить себя не должен.
ХХ
Да, это правда – я любил.
Влюбляться буду я и впредь.
Когда ж угас сердечный пыл
И сыт к тому ж всего на треть,
Ну, как тут от любви гореть?
Чтоб думать о любовной ласке,
В таверне надобно сидеть, –
От живота зависят пляски

XXVI

О Боже, в юности шальной
Учился б я и чтил порядки,
То нынче, как любой другой,
Имел бы дом и спал в кроватке.
Но лавры не казались сладки
Примерного ученика, –
С локтей давно не сходят латки,
Пишу, а на сердце тоска.

XXVII

Экклесиаста слово знамо:
«О, вьюнош, в юности своей
Ты веселись!» Я слишком прямо
Его воспринял с юных дней.
Но вот все чаще, все острей,
И это, видно, неспроста,
Звучат слова, что в жизни сей
«И юность с детством – суета»
ХХVIII
Мои денечки пролетели.
Об этом Иов так изрек:
Когда ткачи соломой в деле
Горят и мечется челнок,
Глядь, холст готов и рвут уток,
О прочем не подумав даже.
И я боюсь: вот стукнет срок,
И смерть порвет тугую пряжу.

XXIX

Где кавалеры записные,
Которых раньше я знавал,
Кто песни распевал лихие
И бодро языком трепал
Наедине иль прямо в зал?
Всем тем, кто спит на смертном ложе,
Хочу, чтоб рай укрытьем стал,
А тех, кто жив, помилуй Боже!

XXX

Кто вышел в люди, слава Богу,
И стал сеньор иль господин,
Кто нищ и гол, живет убого,
Ест хлеб глазами лишь с витрин:
Кто ищет устриц средь глубин,
Того прельстила и скуфья,
Иль Бенедикт[63], иль Целестин[64], –
У каждого стезя своя.

XXXI

Коль сам Господь велел сеньорам
Достойно проживать в покое,
Не мне на них глядеть с укором,
Я, промолчав, глаза закрою.
Всем нищим счел я за благое
Навеки подарить терпенье,
А кто ни то и ни другое,
Тем хлеб, соленья и варенья.

XXXII

Для них просверлят дырку в бочке,
Сготовят соус, крем собьют,
Вкрутую, всмятку и в мешочке –
Они любые яйца жрут.
Они не каменщики тут,
Кто тяжко вынужден трудиться,
Но вовсе не почтет за труд
Без виночерпия напиться

XXXIII

Я честно вынужден признать
Излишним это отступленье
Не мне проступки порицать,
Не мне карать за преступленья.
Совсем не суд мои сужденья, –
Хочу, чтоб всяк об этом знал.
Христу возносят восхваленья, –
Что написал, то написал[65].

XXXIV

Оставим монастырь как есть
И о другом поговорим:
Не каждый мнит, что ряса – честь,
Не всяк придет в восторг от схим.
Вот мы, несчастные, дерзим,
Бедняк готов поднять кулак,
И коль про то не говорим,
Не значит, что не мыслим так.

XXXV

Как я родился бедняком,
Так нищим и живу сейчас.
Отец мой не был богачом,
Ни дед по имени Орас.
Травить оленей – не для нас,
И камень на могиле скромной,
Увы, не восхищает глаз
Ни скипетром и ни короной.

XXXVI

Когда терзаюсь нищетою,
Мне сердце тихо говорит:
«Эх, человече, что с тобою,
Ну, ты не Кёр[66] и не набит
Экю, с того и постный вид?
Но лучше, брат, ходить в хламиде,
Чем быть сеньором, что лежит
В гробнице пышной в лучшем виде».

XXXVII

Сеньором быть – кому претит?
Увы, он тоже умирает,
И место, как сказал Давид,
Того, кто был здесь, не узнает,
Мой ум ответственность слагает:
Не грешнику о том судить.
Теолог пусть в вопрос вникает,
Тут надобно провидцем быть.

XXXVIII

Отцову душу Божья сила
Взяла на небо, плоть лежит
Под камнем. Матерь ждет могила,
И сын ее не избежит.
А я, признаюсь вам, на вид
Не вышел ангелочком милым,
И в венчике не заблестит
Моем звезда или светило.

XXXIX

Я знаю: нехристь и священник,
Богач несметный и бедняк,
И честный парень, и мошенник,
Скупец, добряк, мудрец, дурак,
Красавец стройный и толстяк,
И дамы в пышном облаченье,
Что описать нельзя никак,
Все смертны, все без исключенья.

XL

И кто б ни умирал, Елена,
Парис ли, – смерть всегда страданье:
Вступает в сердце желчь мгновенно,
И прерывается дыханье.
Утопит смертный пот сознанье,
И нету никого, кто б мог
Унять предсмертное терзанье
И поручительством помог.

XLI

Смерть в дрожь вгоняет, Боже правый,
Что делает она с тобою!
Вспухают вены и суставы,
Нос виснет клювом над губою.
О тело женское, тугое,
Все совершенство и краса,
Предполагало ль ты такое?
Да, все грядут на небеса!