После гонга он продолжал боксировать так, словно едва держится на ногах, отступая и отступая под непрекращающимся натиском Обезьяны. Теперь он видел только одним глазом, но по-прежнему не пытался нанести ответный удар. Продолжал закрываться и, как мог, защищал челюсть. Толпа ревела, требуя нокаута. После яростной атаки Обезьяны Стай упал на колени, слушая, как судья ведет отсчет. На счет «семь» поднялся, покачиваясь, руки тяжело свисали. Обезьяна резко двинулся, чтобы довести дело до конца. На его лице читалась злость. Он уже замахнулся для удара, когда правая Стая молнией взметнулась вверх от бедра, врезавшись в челюсть Обезьяны с силой молота для забивания свай. Лицо Обезьяны перекосило, он покачнулся, и, когда падал, Стай достал его снова, дробящим кости свингом. Рефери отсчитал десять, но с тем же успехом мог считать и до ста, потом поднял руку Стая над его головой. И Стай улыбнулся впервые за долгое, долгое время.
Зрители бесновались. Сэм обнял его и что-то кричал на ухо. Доусон колотил его по спине. А к рингу сквозь толпу пробирались рыжеволосая девушка и господин в вечернем костюме.
Стай нырнул под канаты и в следующее мгновение уже обнимал Дороти. «Ох, Стай! – Она рыдала. – Родной, ты прекрасен даже с окровавленным, разбитым лицом. И я так тебя люблю. Ну почему ты выбрал бокс? Ох, я так тебя люблю! Ты не ветреник. Ты гораздо лучше, чем умирающий гладиатор[217]. Ох, я несу чушь! Но я люблю тебя, Стай! И, Стай, больше ты драться не будешь, да?» Он крепко прижал ее к себе и усмехнулся. «Не тревожься об этом, дорогая моя. Не тревожься».