По длинному проходу они шли к рингу под гром аплодисментов и крики: «Болеем за тебя, Слэммер!», «Ты его сделаешь, Бинг!», «Убей Обезьяну!». Сэм поставил табуретку в угол, просунув ее между канатами, Стай после приветствия сел и откинулся назад, всматриваясь в толпу.
– Вон там, – указал Сэм. – Или ты ослеп? Помаши ей рукой! – Стай помахал Дороти, чьи волосы сияли, а лицо выглядело совершенно белым.
Последовала томительная пауза, какая всегда бывает перед появлением чемпиона, а когда он появился в проходе, зал вновь взорвался воплями. Потом последовало представление участников, рефери вызвал боксеров на середину ринга, чтобы проинструктировать их, прозвенел автоматический гонг, и поединок начался. Множество прожекторов заливали квадрат ринга ослепительным белым светом.
Обезьяна прижал подбородок к груди, ссутулился, вытянул перед собой волосатые руки: левая – прямая, правая – чуть согнутая. Двигался он странно, шаркая, не отрывая подошв от пола, и его маленькие голубые глазки избегали взгляда Стая.
Стай, как и говорил Доусон, выше пояса больше напоминал тяжеловеса: широченные плечи, длинные руки, крепкие запястья. Стройные ноги выглядели непропорционально тонкими по отношению к торсу, и дыхалка у него была не хуже, чем у скаковой лошади. Плюс тщательно уложенные волосы и лицо, как однажды заметила Дороти, «слишком красивое».
Когда они отступали на шаг после рукопожатия, левая рука Стая выстрелила вперед, будто брошенное копье, целясь в лицо Обезьяны. Но Обезьяна чуть дернул головой, уворачиваясь от контакта, а его правая ударила в грудь Стая повыше сердца. «Красавчик! – Обезьяна ухмыльнулся. – Уже скоро ты не будешь таким красивым». Он пошел в атаку, молотя обеими руками, и Стай встретил его прямым левым, оставившим на лице отметину два на четыре дюйма. Обезьяна вновь рванулся вперед, Стай отступил в сторону и правой от бедра врезал Обезьяне в челюсть. Этим приемом вовсю пользовался старина Фитцсиммонс. Обезьяна покачнулся, казалось, сейчас рухнет на пол. Стай ударил левой в голову и замахнулся правой, чтобы отправить Обезьяну в нокаут, когда почувствовал мощнейший удар и смутно услышал звон гонга.
На табуретке в углу, куда Сэм и Доусон оттащили его, он пришел в себя от запаха нашатыря, ударившего в нос. Сэм обливал его водой, а секундант, которого он не видел раньше, загонял воздух в его сжатые легкие широкими взмахами большого полотенца. «Держись от него подальше, – говорил ему Доусон, – пока не почувствуешь, что сделал его! Держись от него подальше! Тяни время и защищайся! Просто держись. Он достал тебя левой, когда ты только замахивался правой».
Со звоном гонга из-под него выдернули табурет, и на ринге он остался один. Но на самом деле один он не был, потому что Обезьяна приближался к углу, в котором он стоял пошатываясь. Ему предстояло держаться и защищаться, пока не развеется застилавший сознание туман. Он как мог оберегал свою челюсть, тогда как Обезьяна обрушивал на него удар за ударом. В голову пришла мысль, что никогда раньше он не видел перед собой такого количества перчаток. Нос распух, и он чувствовал, как по груди струится кровь. Как легко он мог с этим покончить! И сколько длится раунд? Всего три минуты? По ощущениям после гонга прошло три часа. Они вошли в захват, и Обезьяна молотил его по почкам, доставая до поясницы. Каждый удар болью отдавался в паху. Рефери развел их. Его белую рубашку запачкала кровь. Стай защищался. Обезьяна продолжал наносить удар за ударом. Как же легко с этим покончить! Тогда он обретет покой и замрет. Но он ощущал течение. И он должен плыть по нему. Течение, постоянно движущийся поток, вот что имело первостепенное значение. И Дороти была здесь. Он задался вопросом: почему? А потом в голове у него все начало проясняться и наконец созрел план. После гонга он зигзагом, пошатываясь, добрался до своего угла.
Доусон наклонился над ним с пузырьком нюхательной соли. Стай бормотал разбитыми губами, пока Доусон останавливал кровь, льющуюся из носа, вытирал забрызганные ею глаза. «Я уже в порядке, Алек. В эти хитрые игры может играть не только он. В этом раунде я его сделаю!»