Полное собрание рассказов

Что касается нового дома, то я помню, как мать постоянно избавлялась от ненужных вещей и в этом преуспевала. Однажды, когда отец охотился, она основательно почистила подвал и сжигала все лишнее. Вернувшись, отец слез с подводы и привязал лошадь. Костер у дороги перед домом догорал. Я вышел встретить отца. Он передал мне свой дробовик, поглядывая на пепелище.

– Что это? – спросил он.

– Дорогой, я почистила подвал, – сказала мать. Она улыбалась ему, стоя на крыльце. Отец пнул что-то под ногами. Потом наклонился и вытащил из золы какой-то предмет.

– Принеси грабли, Ник, – сказал он мне.

Я сходил за ними в подвал, и отец методично прошелся граблями по пепелищу. Он выгреб оттуда топорики для обтесывания камней, и примитивные разделочные ножи, и инструменты для изготовления наконечников для стрел, и сами наконечники, и разную керамику. Все обугленное, выщербленное. Отец аккуратно все это выгреб и разложил на траве у дороги. Его дробовик в кожаном чехле и ягдташи все это время валялись в траве.

– Ник, забери ружье и ягдташи и принеси мне газету, – сказал он.

Моя мать давно ушла в дом. Я закинул на плечо тяжелый дробовик, который бил меня по ногам, взял в обе руки охотничьи сумки и направился к дому.

– Не все сразу, – остановил меня отец. – Для тебя это слишком большая ноша.

Я положил ягдташи и унес ружье, а в отцовском кабинете взял из стопки одну газету. Мой отец разложил обугленную, выщербленную утварь на газете, а затем все завернул.

– Лучшие наконечники для стрел превратились в труху, – сказал он.

Он унес газетный сверток, а я остался с двумя охотничьими сумками. А потом я забрал их в дом. В этом эпизоде, который я вспомнил, участвовали два человека, и я помолился за обоих.

Бывало, я не мог до конца вспомнить ни одной молитвы. Дойду до слов «и на земле, как на небе», и давай сначала, пока снова не забуксую. И когда я понимал, что это тупик, приходилось заменять молитвы чем-то другим. В такие ночи я пытался вспомнить имена всех животных и птиц и рыб, а дальше названия всех стран и городов, и блюд, и улиц в Чикаго, а когда уже ничего не приходило в голову, я просто слушал. Не помню такой ночи, когда стояла бы полная тишина. При свете я не боялся спать, я ведь знал, что только в темноте моя душа может покинуть тело. Поэтому чаще всего я проводил ночи при свете, и тогда я спал – сказывались усталость и недосып. Наверняка были случаи, когда я спал, потеряв над собой контроль, но если я себя контролировал, то ни о каком сне не могло быть и речи. А в ту ночь я слушал шелкопрядов, подтачивающих листья. Ночью это очень отчетливо слышно, и вот я лежал с открытыми глазами и ловил каждый звук.

Со мной в комнате был еще один человек, и он тоже не спал. Мои уши давно это уловили. Он не умел лежать так же тихо, как я, может, потому, что у него не было такой большой практики бодрствования. Наши одеяла были расстелены на соломе, и, когда он ворочался, солома под ним хрустела, однако шелкопрядов это не пугало, и они продолжали методично вгрызаться.

В ночи было слышно, как что-то происходит в семи километрах от передовой, но эти звуки отличались от тихих шорохов в темной комнате. Мой сосед попробовал полежать неподвижно, вот только надолго его не хватило. Тогда я тоже пошевелился, давая ему понять, что я не сплю. Он десять лет прожил в Чикаго. В девятьсот четырнадцатом году, когда он приехал домой погостить, его забрали в армию солдатом и отдали в мое распоряжение санитаром, поскольку он говорил по-английски. Я понял, что он прислушивается, и еще раз пошевелился.

– Не можете уснуть, signor tenente[53]? – спросил он.

– Да.

– Я тоже не могу.

– А что такое?

– Не знаю. Не спится.

– Чувствуете себя нормально?

– Ага. Все хорошо. Просто не спится.

– Хотите, немного поболтаем? – спросил я.

– Давайте. Хотя о чем можно болтать в этой дыре?

– Не такое уж плохое место, – сказал я.

– Ага. Сносное.

– Расскажите мне про Чикаго, – попросил я.

– Так уж рассказывал однажды.

– Как вы женились?

– Тоже рассказывал.

– Письмо, которое вы получили в понедельник, от нее?

– Ага. Она мне постоянно пишет. Дело у нас прибыльное.

– Будет чем заняться, когда вернетесь.

– Ага. Она неплохо управляется. Хорошие деньги зарабатывает.

– Мы их не разбудим своей болтовней? – спросил я.

– Нет. Они ничего не слышат. Спят как убитые. Не чета мне. Я вот дергаюсь.

– Говорите тише, – попросил я. – Хотите сигаретку?

Мы курили в темноте со знанием дела.

– Вы мало курите, синьор лейтенант.

– Да. Я почти завязал.

– И правильно, ничего хорошего, – сказал он. – Не думаю, что вы особенно жалеете. Слыхали? Слепой не курит, потому что он не видит сигаретного дыма.

– Я в это не верю.

– По-моему, вранье, – сказал он. – Но где-то я это слышал. Знаете, как люди болтают.

Мы помолчали. Я послушал шелкопрядов.

– Слышите? – спросил он. – Как они грызут?

– Забавно, – сказал я.

– Скажите, синьор лейтенант, вы из-за чего не спите? Я же вижу. Сколько вы уже ночей не спите, с тех пор как я с вами.

– Сам не знаю, Джон, – признался я. – Прошлой весной мне крепко досталось, и по ночам мне как-то не по себе.