Полное собрание рецензий

«И – проиграла. Сколько раз с тех пор прокручивала я в мыслях – и в образах – эту душераздирающую сцену, этот ключевой момент, когда что-то могло бы повернуться иначе и пустыня моего детства без отца могла расцвести новой чудесной любовью… Как в замедленной съемке, на скорбном полотне моих обманутых желаний отсчитываются секунды одна за другой: вопрос – ответ, ожидание – и конец всему. Огонек в его глазах погас так же быстро, как вспыхнул. И вот уже, брезгливо поджав губы, он отворачивает голову, расплачивается, а я навсегда возвращаюсь в застенки его равнодушия».

Теперь вы знаете все. Я имею в виду – про слог, про тональность, про композицию данного сочинения.

Впрочем, нет: про композицию – еще не все. Дело в том, что эти некромонологи суть как бы вставные новеллы, а главную партию исполняет сам умирающий герой. Он мыслит и страдает, он томится неясным последним желанием, он просто не в силах умереть, не испытав напоследок острейшего из прежде испытанных эстетических наслаждений. Но не может вспомнить, в чем оно состояло, каким произведением было доставлено. И мучительно напрягает эмоциональную память. Вот вспомнит – вкусит – и почиет счастливым.

Ну, как если бы Белинский, вместо того чтобы грезить о конституции, хрипел: дайте, дайте, хочу перечитать! – и домашние разворачивали перед его глазами издание за изданием: Пушкина? Лермонтова? Гоголя? – а он после тяжелого раздумья отталкивал бы книгу исхудалой, тяжелеющей рукой и лепетал: не то, опять не то.

А нам, то есть читателям, дано было бы наблюдать его мыслительный процесс: какими озарениями освещаются полушария его мозга, какие блестящие идеи о художественных особенностях выдающихся текстов посещают его и уходят с прощальным поклоном. Пока не явится то, по чему он тоскует, – какое-нибудь мелкое стихотворение, допустим, Клюшникова.

Именно все это и проделывает со своим героем мадам Барбери. Вы уже убедились, насколько она красно- и многоречива, поэтому хватит цитат. Верней, будем сокращать.

Перед самым концом автор позволяет герою припомнить искомое впечатление. Тут пригождается торчащий поблизости в позе Некрасова племянник:

«– Да, дядя, да, что, что ты хочешь?

– Иди… купи мне эклеров… – шепчу я и с ужасом сознаю, произнося эти чудесные слова, что восторг, которым они наполняют мое сердце, может разорвать его раньше времени…»

Эклер, простой, как правда, эклер – из супермаркета, в пластиковой упаковке, бесформенный, липкий – вот примиряющая художника с Богом разгадка смысла его жизни и смерти.

Да, я забыл сказать: специальность героя – критика кулинарная. Он писатель про еду, рецензент (вроде меня, только знаменитый, потому что выдающийся) рыбного, мясного и десертов. Почему и в агонии мысленно дегустирует все, чего отведал за творческую биографию. Книга наполнена описаниями всевозможных блюд. Наверное, убедительными (лично я судить не могу – ничего такого не пробовал): мадам Барбери удостоена за этот роман «Prix du Meilleur livre de littérature gourmande».

Кстати: та штука, из-за которой мастер навсегда охладел к дочери, называлась лукумад. Это такие «крошечные и совершенно круглые сладкие пирожки, которые обжаривают в кипящем масле – быстро, чтобы они покрылись хрустящей корочкой, а внутри остались нежными, как пух, – потом обмазывают медом и подают очень горячими на маленькой тарелочке с вилочкой и стаканом воды».

А она не нашла ничего лучшего, как брякнуть вульгарное: вкусно. Мог ли Белинский не вычеркнуть ее из своей души?

«Есть или не есть, жить или не жить – дело ведь не в этом, главное знать зачем. Во имя отца, сына и эклера, аминь. Я умираю».

Такой романчик.

Марек Краевский. Призраки Бреслау

Marek Krajewski. Widma w mieście Breslau

Роман / Пер. с польск. С.Соколова. – М.: Фантом Пресс, 2007.

Превосходный подарок для кого-нибудь неприятного. Например, для злобного и вышестоящего зануды. На 23-е, скажем, февраля. Пусть порадуется мельком и спрячет в кейс, предвкушая.