«Первым моим побуждением было больше не прикасаться к этому архивному делу и никому больше никогда ничего не рассказывать. Но затем я представил себе, что оно попадет (а это теперь, пожалуй, уже неизбежно) в руки такого исследователя, для которого все эти люди будут не живыми образами, а персонажами из историографических работ, авторами ушедших в прошлое исследований. Без тех реалий времени, которые далеко не всегда отражаются в источниках или исследованиях, трагедия, участниками которой по принуждению или непониманию они стали, не будет по-человечески понятна современному исследователю, и судить их (и о них) он будет со справедливой и абстрактной строгостью. И тогда я решил, что должен сам опубликовать материалы этого собрания и попытаться в меру сил описать страшный гнет, испытывавшийся этими людьми: ведь некоторые из них мне незабываемо дороги, и все – небезразличны. Их речи на собрании я могу сопоставить с тем, какими я знал этих людей, и со сведениями, известными мне от старших современников. Еще могу, хотя скоро сделать это будет некому…»
Сделано, исполнено. И перед нами – образчик настолько профессионального разбора обстоятельств и продиктованных ими мотивов поведения, что, полагаю, каждый из смертных желал бы, чтобы о нем на последнем и Страшном суде был сделан такой же доклад.
Не извиняющий (какие уж тут оправдания!), не обвиняющий, – просто точный, предельно тщательный, ничего больше. Это очень много: наше ли дело – справедливость? – но приблизительной она не бывает.
Такие книги вносят надежду и в земную жизнь. Появись их, допустим, хоть несколько тысяч да прочитай их десяток-другой миллионов людей, – новому Сталину, пожалуй, нечего было бы здесь ловить.
VII
Июль
Кирилл Кобрин. Мир приключений (истории, записанные в Праге)
Сборник. – М.: Новое литературное обозрение, 2007.
Он по-прежнему пишет исключительно хорошо: прозой без незначительных слов; быстрыми предложениями, выражающими горькие мысли.
Вероятно, жизнь в Чехии наводит на него скуку, а известия из России – тоску. Вероятно, немного разуверился в будущем – своем личном и вообще. Вероятно, любимый наркотик – литература – перестал оказывать на него привычное действие.
Но он ею, как говорится, отравлен безнадежно. И вот из порожденных ею галлюцинаций, подмешав к ним чувство собственной судьбы, делает опять литературу.
Ему бы сбежать в роман (скажем, исторический), а он сочиняет новеллы – потому что прирожденный эссеист.
С тех пор как вошли в употребление письменные столы, большая форма связана с огромной нагрузкой на ягодичные мышцы. Чья анатомия не приспособлена – тот вынужден пробавляться эссеистикой, поэзией, на худой конец литкритикой.
Подобно цирковому клоуну, эссеист обязан уметь на манеже всё. Кирилл Кобрин как раз умеет. И решил это сам себе доказать – данной книжкой.
В самом деле увлекательные, в самом деле таинственные, в самом деле жуткие сюжеты. С двойным кодом, с искусно поддерживаемым эффектом ложной памяти. Как бы с кавычками, плывущими вдоль горизонта, как облака. (Рассчитано так, чтобы вы заметили их не сразу, а заметив – почувствовали, что тоже помещены в текст: заключены в скобки.)
Хотя есть и просто остроумные: те, в которых автор остается за кулисой.
Но вот он появляется, отбрасывая, как тень, все, что считает своим прошлым (то есть, в общем-то, себя), – и его присутствие придает тексту волнующий интерес. Это довольно странно: у других писателей слишком часто бывает наоборот.
Поэтому я предполагаю (еще одно предположение, тоже безответственное; для краткой рецензии, согласен, это чересчур), что перед нами – всего лишь интермедия, хоть и блестящая. Что Кирилл Кобрин, вот увидите, удивит нас еще не так. Придумает такой рискованный трюк, что все ахнут. Напишет очень важное. Он может.
Лишь бы справился с унынием. И нарастил ягодичные мышцы.