Полное собрание рецензий

Как если бы трезвый, ясный взгляд на реальность стоил больше, чем любая надежда. И даже опьянял сильней.

Пересказывать невозможно. Сюжет – серия смертельных схваток, чередуемых с циничными сделками. Оружие – холодное, огнестрельное, лазерное, финансовые разные инструменты. Каждый шаг любого из персонажей, каждый удар, каждый, черт возьми, поцелуй – отражаются на биржевых котировках. Все это выглядит как бой в кинозале во время сеанса. На экране мелькают цифры: там экономика, – на экран падают тени сражающихся: это политика, – люди кричат и падают: это их судьба.

Этот именно роман – как бы фантастический. Другая, знаете ли, планета: называется Вея, от нее до более или менее дружественной Земли – невесть сколько парсеков на звездолете. И лун у этой Веи – две.

Политический же расклад в данной галактике таков, что Земля и предводимая ею Федерация девятнадцати планет обращается с отсталой, наполовину феодальной Веей, как современный Запад – с РФ, или (такое вот уравнение) – как РФ со своим Кавказом. Пытается, значит, вовлечь. Огнем и валютой. И, соответственно, всю дорогу проигрывает, несмотря на подавляющее цивилизационное превосходство. Поскольку при одинаковых способностях к арифметике стороны слишком различно понимают честь и оценивают человеческую жизнь.

Короче, чистый Фенимор Купер – с поправкой на повальную коррупцию в кругах индейских бюрократов. Кроме того, племена отнюдь не обречены, а, глядишь, еще и обрушат Лондонскую какую-нибудь фондовую биржу.

Плюс ко всему, эта книжка – самоучитель борьбы за власть, с подробным описанием наиболее коварных приемов. И в общем, она про то, что любовь к смерти бывает даже сильней, чем любовь к деньгам. Поскольку люди – существа безумные. Государства же и вовсе – чудовища.

Но трепетать перед уродами Юлия Латынина не согласна. И так устроена ее литература, что читатель вынужден согласиться: трепетать все-таки западло.

С. Л. Франк. Саратовский текст

Сост. А.А.Гапоненкова, Е.П.Никитиной. – Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2006.

Звучит заманчиво. Таинственно. Важно. И недаром: неизвестные произведения больших философов отыскиваются в груде макулатуры, предназначенной на помойку, не каждый день.

А тут вообще детектив: прежде чем, потеряв последнего владельца, стать макулатурой, эти рукописи С. Л. Франка долгое время – семьдесят почти лет – представляли собой, как говаривал В. И. Ленин, его враг, «осязательный corpus delicti». Проще выражаясь: у кого бы нашли, тому и конец. Как пособнику окопавшейся за рубежом идеалистической сволочи.

Так что история героическая. За нею мерещится такая беззаветная храбрость, на которую способны только люди настоящей культуры. Как саратовский профессор А. П. Скафтымов. Как саратовский же доцент А. П. Медведев.

И все это так благоговейно издано. Дневник Франка (за первую половину 1902 года). Конспекты его профессорских лекций, составленный им рекомендательный список источников. Присовокуплены воспоминания его вдовы. Каждая публикация снабжена трогательным и дельным предисловием либо послесловием, аккуратными примечаниями.

«Для преподавателей и студентов гуманитарных факультетов, специалистов по истории философии и литературы».

Что ж, пусть почитают. Они-то пользу, несомненно, извлекут. А наш брат, обыватель, – пас. Вкус к философским тетрадям отбит напрочь, сами знаете чем. А дневник – ну что такое дневник 25-летнего человека? Он измучен романом с замужней истеричкой, он читает Ницше и – тоже в первый раз – Евангелие, цитирует Надсона и Гейне, желает умереть, не желает умирать…

Впоследствии он сделался, как всем известно, очень и очень умен. И лично я сомневаюсь, что он позволил бы публиковать такие пустяки:

«…Жить в многолюдном обществе, как в пустыне, знать, что тебе некому поведать твоих мыслей и печалей, встречать за самое святое в тебе либо негодующее, либо – что еще хуже – равнодушное, холодное, отчужденное отношение людей, видеть, что то, что составляет жизнь людей, есть для тебя смерть, и сжимать зубы в гордом и бесцельном одиночестве, в невидимом для людей умирании – вот страшный удел всего крупного…»

Удел оказался как удел. Разумеется, страшный, но по-другому. А зато семейная жизнь сложилась вроде бы утешительно. По крайней мере, вдова при посторонних ни разу не скажет: Семен Людвигович. Но исключительно: Семенушка.