Полное собрание рецензий

«Вопреки многочисленным утверждениям лирического героя Бродского о невозможности контакта, диалога с Господом; вопреки обусловленным этим обстоятельством исследованиям творчества поэта, связавшим его поэтическое мировоззрение с экзистенциализмом, – в „Прощальной оде“ и „Разговоре с небожителем“ Бог все же отвечает лирическому субъекту неким знаком…».

Про то, что —

«Сформулированный поэтом „драматургический“ принцип, воплотившийся на оси синтагматики, в линейном развертывании сюжета, оказался в противоречии с „всечеловеческой“ универсальностью автора-героя, оставшегося в финале единственной реальностью текста…».

Про то, наконец, что —

«…Во-первых, любопытен сам образ, или, точнее, идея пули как устройства, тоже являющегося в своем роде неким „трансцензусом“. Эта идея заключается в выходе за пределы себя, оставляющем след в виде „отверстия“. Второй момент связан с функцией пули, при помощи которой (последнее, правда, следовало бы взять в кавычки) тот, в кого она попала, также совершает переход – из живого в мертвое, то есть – из кое-какого, текучего, неоформленного, буйного, дикого – в спокойное, умиротворенное, упорядоченное, завершившееся. В-третьих, привлекателен этимолого-семантический резерв слова „пуля“…».

Три автора – три абзаца. Если присмотреться, можно отыскать несколько различий, причем довольно существенных. Но было бы жестоко – и мне самому лень – понуждать вас присматриваться. Когда все так невнятно излагают, не все ли равно, чей ум ясней.

Лучше обратите внимание на сходство – и позавидуйте: каждый обрывок любого из этих текстов дышит глубоким удовлетворением. Практически счастьем. Судя по всему, научным работникам очень нравится мыслить. Видимо, это исключительно приятный процесс.

XVII Июль

Хуан Рамон Хименес. Испанцы трех миров

Juan Ramón Jiménez. Espanoles de tres mundos

Избранная проза. Стихотворения / Сост., предисл. и коммент. Н.Малиновской; пер. с исп. А.Гелескула. – СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2008.

Был бы я настоящий критик. Бескомпромиссный, безапелляционный товаровед. Играющий судья. С чувством права на правоту. Не лез бы не в свое дело, не хватался бы за что попало и плохо лежит на полу вокруг моего дивана.

Имея хоть миллиграмм самоуважения и желая его сохранить – не стал бы я, короче, трогать эту книжку. Спросил бы себя: а кто ты, собственно, такой, чтобы издавать какие бы то ни было даже междометия о предмете подобного рода.

А у нас, у развязных дилетантов, есть своя прерогатива: заключающаяся именно в том, что нам нет препон. Ни в море, ни на суше.

И если не развязный дилетант, то кто же – и если не теперь, то когда – осмелится или соизволит вслух заметить: а культуре-то еще как будто не конец. Тикает, оказывается, как под грудой мусора – часы.

В провинциальной, третьего мира державе. Где национальный герой – Дима Билан, копеечная пуп-звезда. В городе руин и рэкета. Здесь и сейчас.

Кто-то все еще делает бумажные зеркала для этих самых, по Набокову, других форм бытия, где «искусство (т. е. любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма».

Не важно, что именно эта книга лично мне, быть может, не по уму.

Она лежит передо мной, как прозрачный кирпич для новой Вавилонской башни. В которую проникал и я – но не дальше галереи, опоясывающей первый ярус. А вот есть же люди, работающие на огромной высоте.

Я восхищаюсь. Изо всех сил швыряю в воздух шляпу. Точней, кепку, единственную, отчасти даже любимую, – канареечного такого цвета. Она мгновенно погибает под ногами толпы, несущейся приветствовать Диму Билана. Ну и пусть.