Полное собрание рецензий

Хотелось бы мне знать, как сложилась инженерная его карьера. Не при советской власти – тут все понятно, – а в эмиграции. Почему-то я уверен, что должна была сложиться хорошо. Соображения, которые он высказывает по ходу дела, в виде как бы то автобиографических, то текстологических примечаний, обличают в Эрнсте Левине ум основательный, острый, страстный. В технике, иногда и в некоторых науках, это не считается достаточной причиной, чтобы человека загнобить.

Другое дело – мастера стихотворного перевода. Ну то есть все, кому случалось получать за стихотворные переводы гонорар. Эти пощады не знают. Высота, с которой они глядят на дилетанта – из провинции! – к тому же самоучку! – не поддается измерению. Никуда не пустят и ничего не напечатают. Ни пяди бумаги не отдадут на печатной полосе. Хотя бы он принес что-нибудь вполне безобидное, какого-нибудь Ицика Мангера, писавшего на никому здесь уже не известном идише и переведенного чуть не на все, кроме русского, европейские языки.

(А впрочем, что я мелю? Ничего себе – безобидный пример. Только ициков мангеров тут не хватало. Должно быть, я имел в виду неконкурентоспособность: уж с идиша-то переводчик ни у кого не стоит на дороге в кассу, не правда ли? Даже наоборот: его прежде других вызовут в спецотдел.)

А уж если дилетант и самоучка – да прямо скажем: вообще инженер, низшее существо – попробует хотя бы шутки ради слегка обревизовать хрестоматийную классику!

Счастье его, что проживает за границей. В СССР мог бы попасть в дурдом либо даже на общие.

Нисколько не шучу и не преувеличиваю. Вы сейчас же сами удостоверитесь и согласитесь.

Надо полагать, вы помните пушкинский отрывок: «Он между нами жил…» Про одного поэта. Как мы тут в Петербурге тепло его принимали, читали ему свои стихи, сочувственно и жадно внимали его речам

                о временах грядущих,

Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.

Ну вот. А он ушел (благословляемый нами, между прочим) на Запад – и вот теперь стал нам врагом и свои произведения, в угоду черни буйной, напояет ядом.

                         …Издали до нас

Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. Боже, освяти
В нем сердце правдою твоей и миром
И возврати ему…

Академический комментарий докладывает, что это – ответ Мицкевичу на такое-то его стихотворение, – выписывает польский заголовок и, поперхнувшись, умолкает.

А знаете на какое? Вот оно – «К русским друзьям»:

Вы меня – не забыли? А я, как случится

Вспомнить тех, кто в могилах, острогах, изгнаньях,
Вспоминаю и вас: иностранные лица
С полным правом гражданства в моих поминаньях.

Где вы нынче? Рылеев, с которым, как братья,

Обнимались мы, – волей державного рока
Умер в царском объятье – в удавке! – проклятье
Племенам, что своих убивают пророков!

Жал мне руку Бестужев, поэт и рубака;

Прикоснется ль рука эта к шпаге и лире? —
В кандалах она – рядом с рукою поляка —
К рудной тачке прикована в снежной Сибири.

Может, с кем и похуже беда приключилась:

Может, он опозорен наградою, чином,
Душу вольную продал за царскую милость,
Бьет поклоны, лобзает сапог господина,

Славит царский триумф вдохновением платным…

И т. д. Эрнст Левин перевел этот текст, проживая уже за границей. А здесь – как вы считаете, поздоровилось бы ему? Особенно если бы он – как и сделано в этой книжке, – усугубил смысл стихов историческими фактами. Про польское восстание, про «Клеветников России», про назначенный с осени 1831 года титулярному советнику Пушкину персональный пятитысячный оклад.

Все это, положим, правда, – но непочтительная; непростительная.

Много в этой книжке озорства. Как будто сам черт Эрнсту Левину не брат.