«И глагольных окончаний колокол...». Встречи. Париж, 1945. Сб. 2, в статье-некрологе К. Мочульского «О. Э. Мандельштам». Автор вспоминал: «Ему нужно было сдать экзамен по греческому языку, и я предложил ему свою помощь. Он приходил на уроки с чудовищным опозданием, совершенно потрясенный открывшимися ему тайнами греческой грамматики. Он взмахивал руками, бегал по комнате и декламировал нараспев склонения и спряжения. Чтение Гомера превращалось в сказочное событие; наречия, энклитики, местоимения преследовали его во сне, и он вступал с ними в загадочные личные отношения. Когда я ему сообщил, что причастие прошедшего времени от глагола «пайдево» (воспитывать) звучит «пепайдевкос», он задохнулся от восторга и в этот день не мог больше заниматься. На следующий урок пришел с виноватой улыбкой и сказал: «Я ничего не приготовил, но написал стихи». И, не снимая пальто, начал петь. Мне запомнились две строфы (приводится публикуемый текст. — А. М.)» (64, с. 66). Константин Васильевич Мочульский (1892–1948) был в то время студентом университета (романо-германского отделения, на котором учился и М.). Время его занятий с М. устанавливается по сведениям из его писем в сопоставлении с университетским делом М.: между нояб. 1912 и февр. 1913 г.
«Автоматичен, вежлив и суров...». Герштейн Э. Новое о Мандельштаме. Париж, 1986. С. 187–188. Печ. по записи Рудакова (со слов поэта) в его письме к жене от 6 авг. 1935 г., с сопроводительным текстом: «А вот кусочек: осколок забытого сонета Гумилеву (год 1915)». Ст-ние, вероятнее, было написано раньше — в 1913 г. (не ранее осени 1912 г.). Сравнительная характеристика Поля
«Не унывай...». Дни. 1926. 4 апр., в очерке Г. Иванова «Петербургские зимы», в котором автор относит чтение ст-ния Мандельштамом к 1913 г. (а в книге «Петербургские зимы» — к 1915 г.). С реалиями стихи, по воспоминаниям Г. Иванова, связи не имели.
«Что здесь скрипением несносным...». Русская эпиграмма. Л., 1989. (Б-ка поэта. БС.) Печ. по альб. М. Шкапской (РГАЛИ), куда было записано его владелицей со слов В. Пяста со следующей сопроводительной записью: «Был такой критик Недоброво (писал в «Русской мысли» об Ахматовой), который очень часто цитировал стихотворение Фета “Истрепалися сосен мохнатые ветви...”». Николай Владимирович
«Жоры». О сочинениях в этом жанре писали Г. Иванов и В. Пяст. Первый пояснял: «“Жора”. Особый род стихов, изобретенный В. Шилейко. В каждой строке должно быть сочетание слогов “жо-ра”. Остальное — на вкус автора. Желавшие написать “жору” должны были испрашивать у Шилейко разрешение, даваемое с разбором. Так, у меня Шилейко потребовал письменного согласия родителей. “Но мой отец умер”. — “Это меня не касается”, — ответил изобретатель “жоры” — и не разрешил» (25, с. 228–229). «Форма «жоры», как равно и «хаки», как равно и «боранаут», — все родились в «Собаке». Особенностью первой из них является то, что ею нельзя пользоваться без разрешения Шилейко, — хотя отнюдь не он, а, конечно, неистощимый Мандельштам был автором и изобретателем ее, автором первого стихотворения, написанного этой формой» (Встречи, с. 191).
I. «Свежо раскинулась сирень...». СС 3. Т. 1 (с искажениями; не подтверждается чтение последнего стиха: И Жора мат получит вскоре). Печ. по автографу (АЛ). Под загл. «Жора I». После текста записана «жора» неустановленного лица:
II. «Воаяжор арбуз украл...». Встречи, с. 191 (с разночтением в первом слове и с другой редакцией последнего стиха: — Ужо расправа будет скоро.). Печ. по АЛ, под загл. «Жора II», на одном листе с предшествующим ст-нием. Первоначальная редакция двух первых строк: Тамбур-мажор арбуз украл / Воаяжера в саквояже.