Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 3

Родная доченька, я случайно зашел к Выгодским и пишу у них это письмо. Посмотрел на нашу горку и сижу в красном кресле-ушане. Говорил я с Фогелем, доложил ему все твои жалобки. Он считает, что тошнота у тебя желудочная, что громадное значенье имеют кухонное масло и жир и т. д. Во что бы то ни стало ты должна найти в Ялте хороший стол. Возьми в гиды Емельяна и отправляйся на поиски. Деньги на переезд ты будешь иметь к 15-му (я знаю: тебе нужно 190+100 — пока что, не считая 75, посланных сегодня). В Киев ехать он разрешает хоть сейчас, но рекомендует весну в Ялте — конечно, с хорошим столом — и запрещает весну на севере, у нас. Последнее слово, конечно, за местным врачом — скажем, Цановым. Он у тебя был, детка?

Я, детуся, живу спокойно и работаю вовсю: завел манеру стенографировать. В 2 часа делаю 20 страниц. Стенографистка ко мне приходит днем, а вечером я работаю еще часок с машинисткой на 5-й линии.

В Ленгизе мне очень идут навстречу. Между прочим, для контроля над редсектором здесь назначен из Москвы Вольфсон, старый «дядя-одессит», с которым у нас приязнь. Это важная шишка. Я затащил его к Горлину, и кое-что он мне устроил. Сегодня я обедал у Пуниных. Там девочка Ирина — замечательно честная и добродушная. Читает «Трамвай», перекладывая его в прозу. Чудовищно рисует. Рыбаковы предлагают 200 рублей. Если «Прибой» задержит, я возьму, а может, и обойдусь. Каково! Пока я не задолжал ни копейки.

Родная сестричка, ты мне мало и невнятно про себя пишешь: как проходят твои дни? «Лежачая» ты или «ходячая»? Сходишь ли в город? Как твой вес? Поди к парфюмерам — свесься для своей Няни и телеграфируй мне: будет похоже на коммерческую телеграмму. Надик, что значит «боли обычные»? Я хочу знать, как часто, как долго, когда? Лежишь ли с бутылочкой? Кто около тебя, родная, когда тебе нехорошо? Кругом, Нануша, только и слышишь, что о мезентериальных железах — страшно модно. В Царском есть, говорят, хороший санаторий, где можно жить в отдельной комнате и куда меня пустят. Там лечат, между прочим, железы вливаньем кальция в жилы. Я узнал это случайно. Проверю. На лето.

А пока, нежняночка: тебе предоставляется полная свобода выбора: Ялта или Киев? Только хорошенько обдумай и посоветуйся с Цановым.

Если останешься в Ялте, я на март, очевидно, приеду, предварительно съездив в Москву, а в Киев приеду и подавно. К деде звонит вчера и сегодня какой-то чудак-«инженер» — зовет «работать» по кожам. Деда бедный сегодня сменил валенки на сапоги и пошел на «совещанье». А Аня и вправду стала нянькой. (Я привык Няня с большой буквы.) Надька! Знай, прелесть моя, большеротик мой, что я весь насквозь ты и о тебе! Как твой золотой волосок-борода? Дай поцелую его. Люблю тебя, как сумасшедший, до того, что не чувствую расстояния. А у меня твоей карточки нет! У тебя есть «кася» — снимись. Пташенька, самая трудная разлука прошла: мы уже идем друг к другу. Я считаю дни. Храни тебя Господь — мою нежняночку. Целую, люблю, люблю.

Нянь

74. Н. Я. Мандельштам

Из Ленинграда в Ялту, 14 февраля 1926 г.

Ненаглядная, родная, любимая!

Когда ты получишь это письмо, у тебя уже будет много денежек — «кася», — и тебя уже никто, мою славную, не будет обижать.

200 р. для меня взял у Рыбаковых Пунин. «Прибой» еще не тронут — и на днях ты его весь получишь. У Р<ыбакова> я мог взять и больше. Сроком не связан. Было очень легко. Осложненье, что ему должна «старушка»...

Родная, я схожу с ума: на расстоянии всё так страшно, хоть и знаю, что ты пишешь правду. Умоляю тебя, — возьми постоянного врача и слушайся его. Этого требует Фогель. Это просто необходимо. Пошли мне всю запись температуры и вес, когда сойдешь в город. Сколько дней ты лежишь? Как твоя тошнота? Что ты ешь? Общее или диету? Умоляю, напиши подробно, до глупости, до смешного подробно. Я иначе не могу. Когда болит? Сколько минуток? Родненькая, напиши!

Мой приезд, пташенька, не такая уж нелепость и невозможность. Большие шансы на договор в Гизе! Кажется, я смогу приехать на март с работой и остановкой в Москве. Мы опять с тобой процветем! А на апрель детку мою в Киев! А с мая с Няней в Царском Селе!

У Жени «злоба дня» — его отношения с Наташей, вернее, злоба М<арии> Н<иколаевны> и деды. Их объединяет суровый протест. М<ария> Н<иколаевна> умная и добрая женщина (Женька всё на нее валит!). Пусть, говорит, женится, как мне ни тяжело! Она по ночам отводит со мной душу, и мне приятно слушать ее меткую, очень образную речь. У Жени растерянный и виноватый вид, а у Наташи просто глупый.

Татька для меня слишком взрослая. Она сказала Наташе: «Что ты смотришь на моего папу, словно он твой ребенок?»