Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 3

Деточка, я пишу опять на вокзале: это у меня вошло в привычку, словно я хожу в гости к тебе. А по утрам я сижу на кухне у Надежды и жду письма... Милая, будет ли от тебя сегодня телеграмма? Эти дни я усердно стенографирую и диктую. Осталось 17 страниц: бр! бр! Завтра конец. Потом всей энергией на Горлина и Вольфсона, чтоб поскорей меня пустили к тебе... Целую большой ротик и родные волосенки. Слышу ночью голосок.

Някушка! Пташенька! Я иду к тебе. Уж скоро. Храни тебя Господь! Будь веселенькая. Люблю. Не могу и не буду без тебя.

Люблю. Нянь

75. Н. Я. Мандельштам

Из Ленинграда в Ялту, 17 февраля 1926 г.

17/II

Надик, где ты? Два дня от тебя ничего нет, и я два дня не писал. Третьего дня я был сам не свой. Ждал телеграммы. Звонил домой каждую минуту, и пришла хорошая телеграммушка. Я тогда встретил Шилейку на Литейном, и он проводил меня в «Сеятель», позвонить — нет ли телеграммы. Он был в наушниках и покупал книги XVI века. Когда мне прочла какая-то тетка по телефону твои словечки, я так развеселился, что принял Шилейкино приглашенье пить портер в пивной и полчаса с ним посидел: пил черный портер с ветчиной и слушал мудрые его речи... Я живучий, говорил я, а он сказал: да, на свою беду... А я сказал ему, что люблю только тебя — то есть я так не сказал, конечно, — и евреев. Он понимает, что я совершенно другой человек и что со мной нельзя болтать, как прочие светские хлыщи...

Надик, где ты? Я пришел опять к тебе в гости на вокзал. Меня еще душит перевод Даудистеля: я правлю последнюю часть. Работы на два дня. Надичка, я не могу не слышать каждый день твоего голоса. Родная, что с тобой было? Установилось ли твое здоровье? Как проходит последняя треть месяца? Я на днях пришлю тебе денег на весь март. Хочешь знать, что у меня намечается: Горлин проводит для меня одну забракованную книгу с поддержкой Вольфсона. Маршак заключает договор на биографию Халтурина — плотника-народовольца: 1–1½ листа, 150–200 р. Это очень легко. Я напишу в 5 дней. Затем Федин включил книгу стихов в «план» — пошлют в Москву (только список названий и «аннотацию») — и... вычеркнут... Рецензии идут... Через неделю все эти узлы распутаются. В деловом отношении я совершенно спокоен. Лишь бы мне удалось поскорей к тебе. Так не хочется тебя трогать в эти проклятые снеготаялки-города...

Надик, ты ходишь к собакам гулять? По моей дорожке над армянскими кипарисами! У Татиньки сегодня жарок. Я всё жалуюсь ей, что хочу к тете Наде, а она говорит: ну так поезжай, я тебя отпускаю. Деда ездил в Лугу «по делу» и привез насморк. Приходила Саша: без работы, продавала бублики и всё мечтает о «союзе».

Надик! Нежненький мой! Я был у Бенов: они повели меня в кино. Они ходят по понедельникам, как в баню...

Прости мне, голубок, что два дня не писал... Пташенька, как твое личико сейчас? Ты не бледная, не грустная?

Детка, стучат штемпелями на почте... Без 10-ти одиннадцать. Сдаю письмо. До завтра, любимая моя, ненаглядная.

Целую тебя. Слышу каждую минуту. Твой Нянь.

Господь тебя храни! Люблю. Нянь. Надик! Это я.

76. Н. Я. Мандельштам

Из Ленинграда в Ялту, 18 февраля 1926 г.

Надик доченька, здравствуй, младшенький! Няня с тобой говорит. Ты мне в письмах не пишешь температуры и пр. Так нельзя, ласковый мой. Каждый день пиши.

У Татьки ветряная оспа. Она лежит в жару веселенькая:

«Напиши тете Наде, что я немного простудилась. Больше ничего не придумаю». Над губой у нее уже маленькая пустула. Болезнь пустяковая. Сегодня, Надик, у меня в Гизе хороший поворот. Приехал Вольфсон. Сначала положил резолюцию на договор, минуя Москву. Потом с Горлиным решили все-таки оформить в Москве (это займет 10 дней), а пока я получаю маленькую легкую книгу французскую о судах и судьях — 6 листов по 35 р.

Я весь день спокойненько сижу дома. Завтра кончаю «Прибой». Вечером меня потянуло на вокзал — к тебе — с «Трамваем» и газетками. Для меня эти поездки отдых — прямое сообщенье «четвертым». Деда всё ходит по евреям-каплунам. М<ария> Н<иколаевна> — она очень неплохая, настоящая умница — велит вставить ему челюсть. Эта бабушка — прекрасно ухаживает за дедой и Татькой, всё понимает и меня приняла просто без всякой натяжки — хорошо. (Ужасная бумага: покупаю новый листок!)

Вот, Надик, — на новом листке: М<ария> Н<иколаевна> умница. Женя вешает на нее собак. В истории с комнатой (теперь это ясно) она совершенно была ни при чем. Женя сдал комнату какой-то пожилой актрисе — с дочкой. Его почти никогда нет дома. Он забросил Татьку. Татуська обижается и ревнует его. Иногда я ухожу работать в светлую людскую — потому что люблю кухню и прислуг. И потому еще, что «немножко» курю, — а в чистых комнатах из-за астмы нельзя. Но «немножко», Надик! Ты не поверишь: ни следа от невроза. На 6-й этаж подымаюсь не замечая — мурлыкая. 3 дня уже оттепель. Снег черный. Лужи. 2° тепла.