Полное собрание сочинений. Том 17

¹⁵¹Трудъ не тяготилъ его: его поддерживала любовь къ своему воспитаннику Петру, на котораго онъ любовался и любилъ, не какъ отецъ сына, но какъ нянька любитъ воспитанника, и дружба съ Царицей Натальей Кириловной, которая любила Бориса Алексевича и покорялась ему во всемъ и любовь которой, слишкомъ простая и откровенная, стсняла иногда Бориса Алексевича. — Одно стсняло Бориса Алексевича, это то, что ему надо было пить меньше, чмъ обыкновенно. Хотя онъ и былъ одинъ изъ тхъ питуховъ, которые никогда не валятся съ вина и про которыхъ сложена поговорка: пьянъ, да уменъ — два угодья въ немъ — онъ зналъ ту степень трезвости, когда онъ былъ вялъ и нершителенъ, и зналъ ту степень пьянства, когда онъ становился слишкомъ добръ, а этаго нельзя было, и онъ старался пить все это время меньше, чмъ сколько ему хотлось.

¹⁵²Теперь, во все¹⁵³ время этаго своего управленія всмъ дломъ, онъ былъ смущенъ и затруднял[ся] именно потому, что дло теперь — защита Василья Васильича — было личное его. Не доходя до <пріемной> Царя, онъ въ сняхъ встртивъ Карлу, послалъ его за виномъ, и истопникъ принесъ ему бутылку ренскаго вина и кубокъ. Онъ только что вылилъ всю бутылку и выпилъ, когда дверь отворилась и высокій, длинный блокурый юноша въ темнозеленомъ кафтан быстро, ловко и тихо вышелъ изъ двери съ двумя стамесками въ рукахъ и, увидавъ Князя Бориса Алексевича, низко поклонился и хотлъ бжать дальше.

— Куда, Алексашка? — сказалъ Борисъ Алексевичъ.

— Въ мастерскую, приказалъ наточить, да такую круглую спросить, выбирать пазы, — отвчалъ Алексашка,¹⁵⁴ показывая стамески и звня по ней крпкимъ ногтемъ пальца.

— Что длаетъ?

— Столярничаетъ.

— Съ кмъ?

— Францъ Иванычъ, да едоръ Матвичъ.

Борисъ Алексевичъ уже хотлъ входить, когда въ другую дверь вышла старушка, мамка Царицына, поклонилась низко Борису Алексевичу и сказала:

— Царица къ себ зоветъ. Ужъ она сама не въ себ, золото мое, серебряный. Приди, отецъ, скажи ей слово.

Борисъ Алексевичъ понялъ, что изъ окна ужъ видли его, и Царица Наталья Кириловна, находившаяся все время въ ужас, звала къ себ. Нечего длать. Онъ пошелъ.

Въ Царицыной горниц стояли дв верховныя боярыни М. В. и А. И. и она, Царица, въ собол[ь]ей шапочк съ блымъ и въ тлогр черной, между ними. Блое пухлое лицо было заплакано, глаза, кроткіе, тихіе, смотрли умоляюще, маленькія пухлыя ручки сжаты были, какъ когда молятся; несмотря на толщину ея живота, заставлявшую ее всегда ходить выгнувшись назадъ и высоко носить голову, она нагибалась впередъ.

¹⁵⁵Не усплъ Борисъ Алексевичъ поклониться иконамъ и ей, какъ она уже начала говорить. Лица двухъ боярынь имли тоже выраженье.

— Чтожъ ты, Князь, не пришелъ сказать. Вдь измучалъ. Что злоди наши, что мое дитя милое, я вдова безсчастн[ая]. — Всю ты мн правду скажи, на кого жъ и надяться, что не на тебя, другъ ты нашъ врный, слуга неизмнный; одинъ ты остался. Что сказалъ злодй?

— Не печалься, была печаль, теперь миновала, все разсказалъ; вс злоди побраты, все змя подколодная, Софья Царевна, подговаривала.

— Ну, слава Богу. Да ты чтожъ пришелъ, не дождамшись, одинъ?

— Князь Василій Васильичъ пріхалъ.

Лицо Царицы, доброе, вдругъ измнилось.

— Чего онъ? Онъ обманетъ. Ты ужъ защити.

— То-то, я пришелъ спросить Царя, принять ли его и когда?

— Батюшка, ты обдумай, наше дло женское. Вдь онъ колдунъ. Поди къ нему и я приду.

————

Когда Князь Борисъ вышелъ, Наталья Кириловна пошла къ невстк, шившей кошелекъ, и стала цловать ее. Евдокія была весела, счастлива. Она бы желала такихъ смутъ каждый день. Мужъ былъ съ ней, спалъ съ ней каждую ночь. И нынче — радость: наврно узнала, что она брюхата: ребенокъ затрепыхался, и она сказала свекрови. Наталья Кириловна¹⁵⁶ пришла къ ней поцловать ее и порадоваться. Она отъ нея забирала радость. — И отъ дочери, красавицы Наташиньки. Нат[ашинька] низала бисеръ, вышивала воздухи.

————

Борисъ Алексевичъ вошелъ къ Царю. Царь — огромное длинное тло, согнутое въ три погибели, держалъ между ногъ чурку и строгалъ; голова рвалась, дергалась вмст съ губами налво.

— Ну, чтожъ, такъ теперь, — сказалъ онъ, показывая выстроганное высокому Нмцу.

— Ничаво, латно, — сказалъ Нмецъ.

Царь посмотрлъ на Бориса Алексевича и, видимо, не видалъ его, а слушалъ Нмца.

— Ну, а у тебя, — онъ обратился къ едору Матвичу.

Тотъ только кончилъ строгать и владилъ конецъ въ пазъ.

— Экой чортъ ловкій, лучше моего.

едоръ Матвичъ — полузакрытые глаза, тонкія, ловкія руки и кротость.

— Ну что? Отпытали? — спросилъ Царь. — Что говорять?

— Много говорятъ, все скажу завтра. Теперь вотъ что. Князь Василій Васильичъ пріхалъ. Надо принять его.

Лицо Царя затряслось больше.

<— Куда, въ застнокъ> Онъ помнилъ только, что Василій Васильичъ не далъ ему пушекъ и за то не любилъ его.

— Чтожъ мн съ нимъ говорить?

— Да пустить къ рук, потому...

Въ это время отворилась дверь и дядя Царя, Нарышкинъ, вбжалъ въ горницу блдный и съ трясущейся нижней челюстью. —

— Вишь ловокъ! Къ рук пустить. Знаю, что убжалъ изъ замтки [?] чтобъ здсь намутить. Какже, твои хитрости. Не къ рук его, а туда же, гд братья мои отъ стрльцовъ, благо въ рукахъ.